Она пожала плечами. До меня постепенно стало доходить, только когда на ее щеках появились бледные пятна румянца.
— Да ты прикидываешься… Ты влюбилась в Шая?
Она снова пожала плечами, отчетливее и резче.
В памяти всплыла картинка: нарядные девчонки визжат и в шутку переругиваются.
«Мэнди говорит, чтобы я спросила, не захочет ли твой брат пойти в кино…»
— Я думал, это Мэнди на него запала.
— И она тоже. Мы все — не Рози, нет, но большинство. Он мог выбирать.
— А ты, значит, сдала Рози, чтобы завоевать его внимание. Ты это имела в виду, когда говорила о своей любви к Рози?
— Так нечестно, черт побери. Я ни за что бы…
Я швырнул пепельницу в телевизор. Тяжелая пепельница, пущенная со всей силы, пробила экран с эффектным грохотом. Тучи пепла, окурки и стеклянные осколки разлетелись по всей комнате. Имельда сдавленно ахнула и отшатнулась от меня, одной рукой заслоняя лицо. Пепел взвился в воздух, закрутился смерчиками и покрыл ковер, кофейный столик, брюки от спортивного костюма.
— Я тебя предупреждал…
Имельда затрясла головой, дико глядя на меня, и прижала руку к губам: кто-то научил ее не визжать.
Я стряхнул блестящие крошки стекла и взял сигареты Имельды с кофейного столика, из-под мотка зеленой ленты.
— Расскажи мне все, что говорила ему, слово в слово, как можно точнее. Ничего не пропускай. Если что-то не помнишь точно, так и скажи. Не дури, понятно?
Имельда резко кивнула, не убирая ладонь ото рта. Я закурил и откинулся на спинку кресла.
— Ну, вперед, — поторопил ее я.
Впрочем, я и сам рассказал бы не хуже.
Паб находился где-то в районе Вексфорд-стрит, название Имельда не вспомнила.
— Мы собирались пойти танцевать — я, Мэнди и Джулия; а Рози нужно было пораньше домой: за дискотеку она платить не хотела, а тут еще и папа ее вышел на тропу войны. Так что мы решили сначала пойти попить пива…
Имельда подошла к бару — была ее очередь — и столкнулась с Шаем. Она заговорила с ним — я словно своими глазами видел, как она потряхивает шевелюрой, поигрывает бедром, пытаясь закадрить. Шай машинально игриво ответил, но ему по вкусу симпатичные, мягкие и не такие болтливые девчонки. Когда появились кружки, он подхватил их и развернулся к своим приятелям за столиком в углу.
Она хотела удержать его и не знала как.
«Что, Шай, ты больше по мальчикам? Значит, Фрэнсис не врет?» «Да кто бы говорил, — ответил мой старший братец. — Когда у этого мелкого придурка последний раз была подружка?» «Много же ты знаешь!» — парировала Имельда.
Это его остановило.
«Ну?» — «Парни ждут пива. Иди, иди…» — «Я мигом. Подождешь тут?» — «Может быть. А может, нет…»
Конечно, она его ждала. Рози засмеялась, когда Имельда торопливо поставила на стол выпивку, а Мэнди изобразила яростное рычание («Моего парня воруешь»), но Имельда показала им средний палец и помчалась обратно к бару, сидела там со скучающим видом и с расстегнутой верхней пуговкой, потягивала пиво, ожидала возвращения Шая. Сердце бешено колотилось. Раньше он никогда не задерживал на ней взгляд.
Шай наклонился к ней, одарил манящим взглядом голубых глаз, сел на стул, вставив свое колено между ее колен, купил ей еще выпивку и, передавая кружку, пробежал пальцем по костяшкам ее руки. Она раскручивала историю как можно дольше, чтобы Шай оставался рядом, но в конце концов весь план оказался на стойке бара между ними: чемоданчик, место встречи, паром, комнатенка в Лондоне, работа в музыкальном бизнесе, скромное венчание; все подробности тайны, которые мы с Рози выстраивали месяцами, по кусочку, и бережно хранили у самого сердца. Имельду с души воротило от того, что она делала; она даже не могла посмотреть в сторону Рози, которая вместе с Мэнди и Джулией хохотала над чем-то до упаду. Прошло двадцать два года — и краска стыда до сих пор заливала ее щеки.
Простая трогательная история, пустячок; девчонки-подростки переживают такие каждый день и забывают. Нас простая история довела до этой недели — и до этой комнаты.
— Скажи мне, — поинтересовался я, — он в результате хоть сунул тебе по-быстрому?
Имельда не взглянула на меня, но румянец на щеках сгустился.
— Да ладно. У меня сердце кровью обливается: ты так старалась продать меня и Рози с потрохами — и все впустую. В результате, правда, двое погибли и многие жизни разбиты на осколки, но, черт, ты хоть поимела кого хотела.
— В смысле… — напряженно начала Имельда. — Я рассказала Шаю, и это убило Рози?
— Ты охренительно проницательна!
— Фрэнсис. Неужели… — Имельда вздрогнула, как испуганная лошадь. — Неужели Шай…
— Я этого не говорил.
Она затрясла головой.
— Вот именно. Имельда, предупреждаю, если ты понесешь это дерьмо дальше, если скажешь хоть единому человечку, то будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Тебе удалось очернить имя одного моего брата; я не дам тебе пачкать имя другого.
— Я никому ничего не скажу. Клянусь, Фрэнсис.
— То же относится и к твоим дочерям. Вдруг стукачество передается по наследству. — Имельду передернуло. — Ты никогда не говорила с Шаем. Меня здесь не было, поняла?
— Да. Фрэнсис… Прости, прости меня, пожалуйста! Мне и в голову не приходило…
— Что ты натворила… — Слов у меня не осталось. — Господи Боже, Имельда, что ты натворила!
И я ушел, оставив ее посреди пепла, разбитого стекла и пустоты.
19
Ночь тянулась долго. Я уж чуть не позвонил своей милой подруге из техотдела, но рассудил так: самое губительное для веселого перетраха — партнерша, которой слишком много известно о том, как умерла твоя бывшая. Идти в паб не имело смысла, если не ставить целью упиться в хлам, а эту идею я отмел как вовсе дерьмовую. Мне даже пришло в голову — на полном серьезе — позвонить Оливии и попросить разрешения приехать, но я понял, что и без того излишне испытывал удачу на этой неделе. В итоге я отправился в «Нед Келли» на О'Коннелл-стрит — играл без устали в бильярд в задней комнате с тремя русскими парнями, которые не сильно говорили по-английски, зато понимали международные признаки горя. Когда «Нед» закрылся, я отправился домой и, усевшись на балконе, курил одну за другой, пока не отморозил задницу; тогда я зашел внутрь и стал смотреть, как бредовые белые парни обмениваются рэперскими жестами в каком-то реалити-шоу, — наконец занялась заря и наступило время завтрака. Каждые пять минут приходилось изо всех сил давить переключатель в мозгу, чтобы не видеть лиц Рози, Кевина — и Шая.
Ко мне не являлся взрослый Кевин; только ребенок с замурзанными щеками, который спал со мной на одном матрасе так долго, что я до сих пор словно чувствую, как он прижимает ступни к моим икрам, чтобы согреться зимой. Он получился, без сомнения, самым симпатичным из нас — круглощекий белокурый ангелочек с рекламы хлопьев; Кармела и ее подруги таскали его за собой, как тряпичную куклу, меняли ему наряды, пихали в рот сладости — в общем, изо всех сил готовились к будущему материнству. Он привык лежать в их кукольных колясках, со счастливой улыбкой до ушей, и быть центром внимания. Уже в том возрасте наш Кевин любил дам. Надеюсь, кто-нибудь сообщил его многочисленным подружкам — и деликатно, — почему его больше не стоит ждать.
