— Что с вами?
Федор приблизил к нему лицо и тихо сказал:
— Неспокойно мне что-то…
— Хотел бы я знать почему.
— Лучше бы нам не сидеть в доме, — поддержал товарища Лишин.
Бартош покачал головой. «Видно, на товарищей подействовали наши ночные блуждания».
— Говорю вам, этим людям можно верить.
Услыхав, что поручик что-то говорит товарищам по-русски, хозяин вопросительно посмотрел на него.
— Я им о вас рассказываю.
— Они проголодались. Скажите им, что сейчас будет ужин.
Бартош только рукой махнул. Тишина повисла в комнате. За дверью вдруг послышался тоненький детский плач, и хозяйка поспешила в соседнюю комнату.
— Это наш мальчишка, — шепнул хозяин. — Плохо спит. У него режутся зубки. — И, чтобы успокоить русских, которые сидели как на иголках, повторил: — Дите… зуби…
Русские слушали серьезно, почти жадно. А когда ребенок умолк, Лишин сказал:
— Он говорит: зубы…
— Ну, ясно. Я понял, — улыбнувшись, отозвался Федор. — Когда у детей режутся зубки, без реву не обойтись. — И он громко и добродушно рассмеялся, вспомнив свою дочку.
— Дети — большая радость в доме, — сказал Маслов и тоже засмеялся. Ему захотелось коснуться своим большим грубым пальцем нежной щечки ребенка. Как все-таки это чудесно: даже сейчас, когда смерть под боком, родятся и растут дети, и можно испытать такое удовольствие — услышать детский крик.
Смеялись и Лишин и Бартош. Их смех заразил и хозяина, еще немного смущенного, и его жену, которая снова вошла в комнату. Лед был сломан. Русские — товарищи Бартоша — сейчас дружелюбно смотрели на хозяев.
«Черти вы этакие! — думал довольный поручик. — Совсем как дети! Крик младенца на них действует больше, чем уговоры командира».
Хозяйка поставила перед ними тарелки и стала накладывать еду. Ужин был обильный, хозяева не пожалели ничего для гостей, поставили все, что у них было. После нескольких дней сухомятки бойцы накинулись на горячую пищу, от одного запаха которой у них текли слюнки.
— Скажите еще, что вы не голодны! — подшучивал над ними Бартош, набивая себе рот. Товарищи добродушно щурились. Хозяева глядели на них и все угощали. Сами они не приняли участия в трапезе: им просто ничего не осталось.
Когда гости поели, хозяин положил перед ними несколько сигарет; это было встречено радостными возгласами. Потом он стал рассказывать Бартошу о положении в крае, о людях, которые были арестованы либо казнены. «Отдельные группы то и дело проваливаются, — думал Бартош, — видно, есть предатели». Хозяин пересказал ему все, что слышал от измученных голодом и издевательствами фашистов заключенных, сбежавших из проходивших мимо колонн.
— Хуже всего, что таким далеко не уйти. Они так ослабли, что не могут двигаться. Иной раз даже есть не могут от слабости.
— Я тоже видела таких, — прошептала его жена и вытерла слезы. — Такие худые, просто ужас…
— Ну, теперь людям недолго осталось мучиться. Сколько раз мне по ночам снилось, что я слышу советские орудия! — сказал хозяин.
— Скоро дождетесь, — кивнул Бартош.
— Знаете, иной раз я удивляюсь, что мы так долго выдерживали. Нас подбодрил Сталинград, без него мы бы пали духом. Нас, коммунистов, часто арестовывали. Я сам сидел полгода, но, на счастье, улик против меня не нашли. А большинство не вернулось из тюрьмы.
Бартош прикрыл глаза. «Когда еще до войны я выступал на митингах, я ведь и не думал, какую великую силу помогаю создавать! Это стена, на которую все мы опираемся… А сейчас эта сила в непокоренных остатках рабочей армии, бойцы которой снова и снова связывают нити подполья».
На стене хрипло пробили старенькие часы.
— Полночь, — сказал хозяин вставая. — Вы, конечно, хотите поспать?
— У вас? — удивился Бартош.
— А где же еще? Спать лучше под крышей.
— Верно. Но вы-то не боитесь? Рабочий пожевал губами:
— Я не робкого десятка. А уж если провалимся, заберу семью и уйду в лес. Несколько дней там выдержим… ждать-то уж недолго.
— Лучше ведите счет на недели, — улыбнулся Бартош и повернулся к товарищам, не желая решать без их согласия.
— Конечно, очень хорошо хоть раз выспаться под крышей, особенно для Маслова. Но надо быть готовым к любой опасности. В случае провала под угрозой окажутся и наши хозяева.
— У нас хватит патронов, чтобы защитить и их, — спокойно сказал Федор, а остальные кивнули. — Хуже, чем в той роще, не будет.
Бартош хотел было поддеть их: вот, мол, как быстро забыли о своей осторожности, но промолчал и только сказал:
— Значит, решено.
— Скажу вам откровенно: мы вас опасались, когда увидели вашу антенну, — сказал он хозяину после того, как сообщил ему, что они остаются ночевать. — Серьезно, очень опасались…
— Радио — это наши уши, — улыбнулся тот. — Без радио я не мог бы спокойно спать. Нам тоже грозила реквизиция приемника, в городе уже у всех отобрали. Но теперь им не до этого…
Лишив тем временем включил приемник.
— Если хотите, можем попробовать найти Москву, — сказал хозяин. — Сейчас нет передачи на Чехословакию, но попробовать можно. Что-нибудь да поймаем…
Он взялся за настройку.
— Вот где-то тут Москва.
Послышался треск, и через минуту слабо донеслась музыка. Все столпились у приемника. Слышно было плохо, но все-таки…
— Играют! — с восхищением сказал Федор. — И вправду, наши играют!
Они стояли не шевелясь, вспоминая о прошлом, о родине, где люди опять ходят на концерты. А тут, далеко на западе, еще идет война…
— А теперь — Ленинград, — просительно сказал Лишин, нарушая общее молчание. На какой волне передает Ленинград, никто не знал, но, чтобы сделать приятное Лишину, стали искать Ленинград.
— Ленинград наверняка ведет передачи, в Ленинграде все-все как в мирное время… — с серьезным лицом твердил Лишин. Ему хотелось подольше говорить об этом замечательном городе, но его не слушали: опять настроили приемник на Москву. Маслов отчаянно сдерживал кашель, чтобы не заглушить едва слышную музыку.
— Когда-нибудь дома вспомним, как мы однажды ночью тайком у чехов слушали Москву, — сказал растроганный Федор.
— Вспомним, как мы радовались этому.
Бартош выключил радио:
— Пошли спать!
— Спокойной ночи, — пожелала хозяйка, и в этих словах было что-то мирное, домашнее.
«Словно приласкали нас», — подумал Федор.
Они собрали свои вещи, вышли во двор и по приставной лесенке влезли через слуховое окно на чердак. Там было темно и пахло сеном.
— Огня не зажигать: он может быть виден в щель! — распорядился Бартош.
Завернувшись в шинели и одеяла, они погрузились в душистое сено.
— У вас мы хорошо выспимся, — на прощание сказал хозяину Бартош.
