даешь им пить? Это необходимо. Шестому – немножко, а остальным – много.
– Можешь не бояться, что я забуду это сделать. Они сами потребуют.
– Первому не выкарабкаться, месье, – проговорила Джейн с набитым ртом. – Он на меня производит плохое впечатление.
Вальтер пожал плечами, как бы говоря, что от судьбы не уйдешь.
– Сейчас я буду говорить о нем с Давидом, минут, наверное, через пять. Я хочу также посоветоваться с ним насчет десятого. Что делать, если он все же очнется? А вот что касается двенадцатого, то его я думаю выписать.
Он задержал взгляд на Гармонии, которая осторожно проделала два отверстия в банке с пивом.
– Вы только посмотрите на нашу пьянчужку, – сказал он, обращаясь к Джейн.
– Позвольте ей, месье, делать то, что она считает нужным. Она, бедняжка, так устала.
– Могла бы хоть немного поесть.
– Я не хочу есть.
– Ну и что, все равно надо.
– А ты сам-то ешь? Сам, кроме кофе, ничего в рот не берешь.
– У меня привычка.
Он и в самом деле выпивал за ночь больше литра кофе, из-за чего потом не спал. Замечание медсестры, хотя и пустяковое, вернуло его к мыслям о своем здоровье. Проведя рукой под халатом, он пощупал лимфатический узел под мышкой, решил, возможно необоснованно, что опухоль болезненна (нельзя пальпировать самого себя, нельзя быть одновременно и объектом и субъектом обследования), провел рукой по шее.
– Вас что-то беспокоит, месье?
– Да так, пустяки: лимфатический узелок.
Он посмотрел на свои испачканные кровью руки.
– Надо же так опуститься. Хватаюсь за лицо окровавленными руками. А вы, Джейн, держите бутерброд пальцами, испачканными гноем.
Джейн рассмеялась, как всегда жизнерадостно.
– О! Вы же знаете, месье… что мы вообще едим…
'Еще немного, – подумал Вальтер, – и она станет мне рассказывать, совсем как моя мать, что в ресторане официанты плюют в блюда, которые подают, и что, если бы вы видели, как все готовится, у нас пропал бы всякий аппетит'.
Я никогда не дотрагиваюсь руками до глаз – подсознательный рефлекс, – заметила Гармония.
– Ну, до глаз здесь никто не дотрагивается – само собой разумеется. Это как если бы ты мне сказала, что можно забыть, какие жесты нельзя делать в операционной. Кстати, дело тут даже не в рефлексе, тут все надежнее – это как бы закрепленная мысль, память. А глаза береги, – заключил он, – они у тебя красивые.
Он заглянул в глаза Гармонии и почувствовал легкое волнение, потому что вдруг спросил себя, что означает эта невинность, не притворная, а как бы в подражание кому-то. Что за неописуемое сокровище, спрятанное за длинными черными ресницами, ждало своего неведомо какого откровения? Он любил Гармонию, когда смотрел на нее, и это было нечто похожее на кратковременное умопомешательство. Он любил, причем безумно, тот нежный облик, какой она являла окружающему миру. Остальное его не касалось, не интересовало его. Он даже не хотел ничего о ней знать, кроме того, что она всегда готова проявить исключительную самоотверженность, всегда работает увлеченно, а почему, кстати? Он не стремился докопаться до истины. И еще в ее взгляде он черпал мужество, когда ему порой его не хватало. Но ведь почти то же самое он находил и в поросячьих глазках Джейн, которые буквально кричали, когда что-то шло не так, как надо: 'На помощь!' Ну так и что?
'Это хорошая команда', – подумал он еще раз, заставляя себя встать из-за стола.
– Внимательно наблюдайте за первым и десятым. И не забывайте про второго, четвертого и шестого. Я сейчас вернусь.
В восприятии Вальтера операционная резко отличалась – может, из-за настоящего, покрытого линолеумом пола или из-за яркого освещения над операционным столом – от его собственных владений с их постоянным беспорядком и грязью войны. Сюда доходил тот же шум санитарных машин, те же разговоры усталых санитаров, несущих какого-нибудь тяжелораненого, то же гудение электрогенераторов. Однако внимание трех врачей перед операционным столом и двух медсестер чуть поодаль, выверенными движениями автоматически что-то им подававших, концентрировалось на небольшом, ослепительно ярко освещенном пространстве, создавая ощущение покоя. Сбоку, возле стенки палатки, дремали, почти слившись с нею, два санитара. Скорее всего, у них не существовало никакого представления о времени и они, отказываясь видеть то, смысл чего от них ускользал, ждали, когда потребуется их физическая сила.
Вальтер держался в стороне от операционного пространства. Давид посмотрел на него немного рассеянным взглядом, поскольку не мог позволить себе отвлечься от главного занятия.
– А! Вальтер! – сказал он, снова уткнувшись в работу. – Ты подоспел очень кстати. Ты будешь мне нужен через пятнадцать минут. Подожди, не уходи. Я уже заканчиваю с твоим пациентом. Здесь ничего страшного не должно приключиться. Много осколков, один из них сильно инфицированный, но я вырезал достаточно много. Сейчас ты сможешь его забрать.
Напротив Давида поверх марлевой повязки смеялись голубые глаза Лилиан.
Что касается брюшной полости, то мы рассчитываем на тебя, – сказала она, – ужасно не люблю работать с расширителями.