Открылась низкая дверь, дохнуло прохладой.
Витражи были развешаны под арками колоннады. На фоне залитого солнцем двора блестели, светились, переливались разноцветные стеклышки. То там, то здесь в тенистой галерее лежали украшенные ощеренными мордами стволы древних пушек, покрытые патиной, чугунные и каменные ядра, обомшелые надгробные плиты со стершимися письменами, и сами давно позабывшие тех, памятью о ком служили. По-летнему пестрая толпа заполняла не только галерею, но и внутренний двор с увитой виноградными лозами стеной. С одной стороны зеленый четырехугольник двора примыкал непосредственно к собору, подпиравшему небо колокольней, над которой с криком кружили галки.
— Лучше места для выставки витражей не придумаешь, — говорила Майя. — Освещение постоянно меняется. И нельзя дважды увидеть одно и то же. Здесь что-то погаснет, там что-то вспыхнет.
Я смотрел больше на Майю, чем на витражи. Я в этом деле мало что смыслю, картины из разноцветных стекляшек особого восторга во мне не вызывают. Вблизи витражи чересчур контрастны, лица изуродованы свинцовой спайкой, фигуры — сплошная мешанина красок.
— Тебе не нравится? — словно угадав мои мысли, спросила Майя. — Взгляни, как интересна ну хотя бы вот эта женщина. В ней все как бы излучается — темное, светлое. Каждый цвет в отдельности и все вместе взятые. Вернемся сюда чуть позже, хочу посмотреть, как она будет смотреться в тени. Ты увидишь совсем иную композицию. Витражи, они как живые, столько в них перемен, превращений. А знаешь, я и себя могу запросто представить как витраж.
Давно не помнил Майю такой раскованной, разговорчивой.
— Сияющий мой витраж, — сказал я, — светлое мое стеклышко.
— Милый, ты совсем меня не знаешь. Я могу быстро померкнуть, — сказала она. И продолжала свое: — В тени и светлое меркнет.
Она смотрела все подряд, не спеша и старательно. Я бы даже сказал — с поразительной выдержкой. Иногда, казалось, забывала о моем, да и не только о моем присутствии: на нее находила задумчивость, глаза становились большими, мечтательными. Стоял рядом с нею, рассеянно озираясь по сторонам. В толчее выделялась группа иностранных туристов; тщательно причесанные, седовласые моложавые старушенции щелкали фотоаппаратами, с проворством школьниц взад-вперед носились по галерее. Ватага ребят из летнего пионерского лагеря украдкой пыталась приподнять ствол пушки. Женщины, отдыхая на скамейке в саду, сообща разглядывали сандалии, продукцию местной фабрики.
Неожиданно мой взгляд остановился по ту сторону сада, за которой был вход в концертный зал. Нет, я не ошибся, там действительно стояли Вита и Тенис. Сомнений быть не могло — они видели нас. Я посмотрел на Майю. Лишь она пока оставалась в прекрасном неведении. Разглядывала какую-то штуковину из плавленого стекла в грубой чугунной раме.
— Послушай, это же просто невероятно. Я во сне видела сочетание этих красок. — Пододвинувшись ко мне, Майя взяла меня под руку. — И когда шла сюда, почему-то была совершенно уверена, что увижу их здесь.
И тут, оторвавшись от витража, взглянула на меня.
— Что с тобой? Тебе нездоровится?
— Нет, — сказал я, — все в порядке. Здесь Вита и Тенис.
Майя отпустила мою руку и, словно по наитию, обратила взгляд именно туда, где стояла Вита.
— Подойдем к ним, — сказал я.
Майин взгляд снова уткнулся в витраж. В изгибе ее губ я подметил что-то новое, незнакомое прежде упрямство. Вид у нее был глубоко несчастный.
— Я так ждала этого дня, — сказала она, — так радовалась. Всю неделю дожидалась.
— Когда-то должно было такое случиться. Может, и лучше, что здесь. Сами они к нам не подойдут. Похоже, и они ломают голову, как поступить.
Майя вздохнула и отодвинулась еще дальше.
— Ты думаешь только о них.
— Вовсе нет. Но без этого не обойтись. Неужели ты не понимаешь?
— Понимаю, — сказала Майя, — я все прекрасно понимаю.
— Нам надо поговорить. Если мы этого не сделаем, это будет похоже на бегство. А чего нам бояться?
— Ты уверен, что у Виты найдется о чем говорить со мной?
— По крайней мере, она не бежит.
— Единственное утешение. А то, знаешь, гоняться за ней в моем положении было бы нелегко.
— Майя, прошу тебя!
— Хорошо, милый...
Я помахал Вите. Майя первой сошла из тенистой галереи в сад. Но держалась от меня на расстоянии. Мне и самому подходить не хотелось, как она не могла понять. Но выбора не оставалось. С каждым шагом будто ноги укорачивались. Солнце слепило глаза, всей тяжестью навалился на плечи зной. Только теперь дошли до меня сказанные Майей слова: «Ты уверен, что у Виты найдется о чем говорить со мной?» А что, если Вита в самом деле устроит скандал? Причин более чем достаточно. Внутри у меня, как обычно в таких случаях, что-то сжималось, свертывалось. У меня почти не оставалось сомнений: быть беде.
Но стоило мне взглянуть на Виту, как я изменил свое мнение. Они придирчиво изучали друг друга, но, кажется, не столько с неприязнью, сколько с любопытством. Тенис помахивал брошенным на руку пиджаком и чувствовал себя непринужденно.
— Добрый день, — сказал я. — Где только не угораздит встретиться.
— Искусство принадлежит народу, — изрек Тенис.
Вита с Майей все еще продолжали мериться взглядами.
— Вита и Тенис. Будьте знакомы, — сказал я Майе. — А это Майя.
— Мы уже знакомы, — сказал Тенис. — По линии заводского радиоузла, — пояснил он. — Когда-то были дикторами.
Обмен рукопожатиями получился почти дружеским.
— По-моему, обстоятельства не совсем подходящи... — начал я.
— Папочка, чем ты недоволен? — Вита посмотрела на меня с наигранным удивлением. — Раньше ты не был таким щепетильным.
— Формальности не могут затмить сути дела, — сказал Тенис.
Я успел уже привыкнуть к его манере разговаривать, однако на сей раз она меня покоробила.
— Вот бы только на скорую руку вычислить, кем мы друг дружке доводимся, — сказала Вита Майе. — Должно быть, я довожусь вам падчерицей.
— Да, но я не буду вашей мачехой, — почему-то ответила Майя.
И, как бы продолжая все ту же тему, Вита спросила у меня:
— Ты был у мамы? Как она себя чувствует?
