душеприказчиков.
— С м-ром Джеллико?
— Нет, не с м-ром Джеллико, по особым соображениям. Вам лучше написать м-ру Годфри Беллингэму.
— Но я был уверен, что другой душеприказчик м-р Хёрст, — сказал д-р Норбери.
— Ну да, таково положение, — сказал Джервис.
— Вовсе нет, — возразил Торндайк, — он был душеприказчиком. Таково было положение. Но теперь не он. Вы забыли условия второго пункта? Этот пункт объявляет условия, при которых Годфри Беллингэм наследует все имущество и делается душеприказчиком. А эти условия следующие: «что тело завещателя будет покоиться в предназначенном для помещения тел месте, находящемся в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери и св. Эгидия на Полях, или же св. Андрея и св. великомученика Георгия. Ну, так ведь египетские мумии представляют тела, а этот музей предназначен для помещения их. А здание это находится в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери. Таким образом, условия пункта второго являются выполненными, а потому Годфри Беллингэм является главным наследником и вторым душеприказчиком, согласно воле завещателя. Это вполне ясно?
— Совершенно ясно, — сказал д-р Норбери, — и какое удивительно совпадение! Но, милая барышня, не лучше ли вам присесть? Вам, должно быть, дурно.
Он тревожно посмотрел на Руфь, которая была необыкновенно бледна и тяжело опиралась на мою руку.
— Барклей, — сказал Торндайк, — вам бы лучше вывести мисс Беллингэм в галереи. Там больше воздуху. Это ужасное напряжение для нее слишком тяжело после всех перенесенных ею так храбро испытаний. Пройдитесь с Барклеем! — прибавил он ласково, — и посидите там, пока мы будем проявлять другие негативы. Ободритесь. Теперь буря прошла и выглянуло солнце. — Он открыл нам дверь, и по лицу его пробежала ласковая улыбка.
— Вы не рассердитесь, что я за вами замкну дверь, — сказал он, — тут сейчас будет темный кабинет для проявления.
Замок щелкнул и мы очутились в темной галерее. Тут не было полной темноты, так как лунный свет проникал сквозь стекла в потолке.
Мы двигались медленно. Ее рука лежала на моей и мы оба молчали. Кругом была полная тишина. Таинственность неясных очертаний предметов в витринах гармонировала с глубоким чувством облегчения, наполнявшим наши сердца.
Незаметно, по мере того, как мы продвигались, руки наши соединились в пожатии, и Руфь воскликнула:
— Какая ужасная трагедия! Бедный, бедный дядя Джон! Мне кажется, что он вернулся из мира теней, чтобы рассказать об этих ужасах. Но какая тяжесть свалилась с души!
Она перевела дух и крепко пожала мне руку.
— Это все прошло, дорогая, — сказал я, — прошло навсегда. Останется только воспоминание о перенесенном горе и о вашем благородном мужестве и терпении.
— Я еще не могу прийти в себя. Это было точно страшный, бесконечный сон.
— Не будем вспоминать об этом, — сказал я. — Будем думать о счастии, которое нас ожидает.
Она не отвечала, только вздохи, вырывавшиеся из ее груди по временам, говорили о долгой агонии, которую она выносила с таким геройским спокойствием.
Еле нарушая тишину своими тихими шагами, мы прошли медленно во второй зал. Неопределенные очертания мумий, стоящих вертикально у стен, напоминали молчаливых гигантов, сторожащих памятники бесконечных столетий. В лице их исчезнувший мир смотрел на нас из мрака, но не грозно и не с гневом, а как бы торжественно, благословляя недолговечные современные создания.
У середины стены выступала из ряда призрачная фигура с неопределенным бледным пятном на том месте, где должно было быть лицо. Точно сговорившись, мы остановились перед ней.
— Вы знаете, кто это, Руфь? — спросил я.
— Конечно, — отвечала она. — Это — Артемидор.
Мы стояли рука об руку, смотря на мумию, вызывая в памяти неясный силуэт со всеми запомнившимися подробностями. Я притянул ее к себе и прошептал:
— Руфь, вы помните, как мы стояли здесь в последний раз?
— Как будто я могла забыть! — отвечала она страстно. — О, Поль! Это горе! Это отчаяние! У меня сердце разрывалось, когда я говорила с вами! Вы были очень несчастный, когда я ушла от вас?
— Несчастен!? Я… не знал до сих пор, что горе может разбить сердце. Мне казалось, что свет погас навсегда. Но у меня оставался луч надежды.
— Какой?
— Вы дали мне обещание. И я чувствовал, что настанет день, — нужно только терпение, когда вы исполните его.
Она прижалась ко мне и ее голова очутилась на моем плече, а щека прижалась к моей.
— Милая, — прошептал я. — Теперь время настало?
— Да, дорогой, — прошептала она нежно. — Теперь — и навсегда!
Мои руки обвились вокруг нее и прижали ее к сердцу, которое так давно любило ее. Теперь не будет ни горя, ни несчастья. Мы пройдем рука об руку наш земной путь, и он покажется очень коротким.
Звук отмыкаемой двери оторвал нас от грез о будущем счастии.
Руфь подняла голову и наши губы встретились на мгновение. С молчаливым приветом другу, который был свидетелем и нашего горя, и нашего счастья, мы повернулись и быстро пошли обратно, наполняя залы эхом наших шагов.
— Не будем входить обратно в темную комнату, хотя она теперь не темная, — сказала Руфь.
— Почему? — спросил я.
— Потому что, когда я выходила, я была очень бледна. А теперь — ну, я не думаю, чтобы я была бледна теперь. И потом там бедный дядя Джон. А я… мне стыдно смотреть на него, когда мое сердце замирает от эгоистического счастья.
— Вы не должны стыдиться, — сказала я. — Мы живем и имеем право на счастье. Но можно не входить, если вы не хотите. — И я ловко устранил ее от луча света, струившегося из двери.
— Мы проявили четыре негатива, — сказал Торндайк, выходя из двери вместе с другими. — Я оставляю их под охраной д-ра Норбери. Он сделает к ним надписи, когда они высохнут, так как они могут понадобиться, как доказательства. Вы что думаете предпринять?
Я взглянул на Руфь.
— Если вы не будете считать меня неблагодарной, — сказала она, — я хотела бы остаться сегодня одна с отцом. Он очень слаб и…
— Да, я понимаю, — сказал я поспешно.
Я, действительно, понимал. М-р Беллингэм легко возбуждался и, вероятно, будет взволнован внезапной переменой судьбы и вестью о трагической смерти своего брата.
— В таком случае, — сказал Торндайк, — давайте уговоримся. Вы проводите мисс Беллингэм домой, а потом дождетесь меня на моей квартире.
Я согласился, и мы тронулись в сопровождении д-ра Норбери, несшего электрический фонарь, в обратный путь. У ворот мы разошлись. Когда Торндайк пожелал «покойной ночи» моей спутнице, она протянула руку и посмотрела на него влажными глазами.
— Я не поблагодарила вас, д-р Торндайк, — сказала она, — и чувствую, что никогда не буду в состоянии высказать благодарность. То, что вы сделали для меня и отца, выше всякой благодарности. Прощайте! Да благословит вас судьба!
Странный банкет
Я был крайне поражен, найдя на дубовой двери Торндайка все ту же записку. Так много случилось с
