— Гилбер Ливи, о чем ты тут разглагольствуешь перед такой маленькой девочкой? — резко спросила Бекка. — Неужели ты не видишь, что испугал ее до полусмерти?
— Она спросила, почему я в пути отношусь к тебе как к какой-то кукле, — ответил он. — Разве может кого-нибудь напугать известие о том, что настал конец злых времен?
— Он говорит, что ты входишь в пору не так, как моя ма, — проговорила Вирги, и это в ее устах прозвучало как обвинение. — Он говорит, что у тебя такое бывает каждый месяц.
— Этот позор случился со мной дважды с тех пор, как мы с ним встретились, — призналась Бекка. Не было смысла притворяться и стараться скрыть очевидный безобразный факт, который превращал ее в отверженную гораздо явственнее, чем любые другие проявления ее неженственного поведения в последнее время. И нет смысла укрываться за ложью, протестовать против утверждения Гилбера — Вирги скорее поверит словам мужчины, нежели заверениям женщины, которая всего лишь на несколько лет старше ее самой. — Может, этого никогда больше не случится, а будет так, как тому и положено быть.
— О любимая, не говори так, будто это какой-то грех! — воскликнул Гилбер. Он протянул к ней руку, но тут же ее отдернул, как бы опомнившись.
— Вот видишь, — сказала Бекка. — Говоришь так, будто со мной случилось нечто замечательное, даже зовешь это чудом, а сам боишься прикоснуться ко мне или к тому, к чему прикасалась я.
— Да разве можно иначе, — согласился Гилбер. — Разве ты только что не слышала, как я говорил о священных древних рукописях, где сказано, как следует обращаться с женщинами в период их нечистоты? Пока я не знал, что с тобой, это не было для меня грехом, теперь же у меня нет оправдания. Я сын священника, и я не должен дотрагиваться до тебя или до того, что ты трогала, пока ты не очистишься.
— Хорошенькое чудо! — пробормотала Бекка так тихо, что никто другой не смог расслышать ее слов. — Назвал бы ты это нечистотой, если б речь шла о мужском Знании? Не думаю.
— В моем прежнем хуторе была такая же девушка, — сказала Вирги. — Моя сестра Халда. Впервые вошла в пору в тринадцать лет, и старые жены ее куда-то увели. Моя ма тогда кормила Табиту — она потом умерла, и ма сказала, что так поступают с каждой девочкой в первый раз: берут ее и осматривают, после того как она выходит из поры, и ждут шесть месяцев, чтобы узнать, нормальная она или нас постигла Божья кара. Я думаю, что в этот раз была именно кара, потому что женщины вернулись обратно одни. Я слышала, что одна из них сказала моей ма: «Вошла в пору месяц спустя; распутная Иезавель[14] — готова принимать любого мужчину!» Ма плакала. — Лицо Вирги при этом воспоминании омрачилось. — Она спросила эту старуху: «Какое это имеет значение? Я слыхала, мы все были такими — до Голодных Годов. Почему же мы не даем им жить?»
— Они ее убили? — Гилбер пришел в ужас.
— За это всегда убивают, — отозвалась Бекка.
Она подумала о собственной сводной сестре Маргарет — дочери Рэй. У Маргарет всегда находилось время взять маленькую Бекку на руки и рассказывать ей дивные сказки из старых книжек, чтобы осушить слезки или утихомирить расшалившуюся девчурку. Бедная Маргарет, ей не удалось выдержать ночь бдения. В один прекрасный день Бекка потянула Хэтти за юбку и спросила, где ее обожаемая старшая сестричка. В ответ она получила шлепок и резкий выговор, причины которого она так и не поняла из-за своего юного возраста. В ее памяти застряло только: «…проклятая… нельзя позволять жить… ушла…»
— В нашем хуторе считалось, что женщина, которая входит в пору неправильно, отмечена дьяволом, — сказала она Гилберу.
— Так они все говорят, — ощерилась Вирги, — но я-то знаю другое. Та старуха, которая пришла передать моей ма, что ее дочь умерла, сказала правду. Она была стара и вряд ли прожила бы еще год, не попав под Чистку, так что терять ей было нечего. «Мы не можем позволить им жить, потому, как сама понимаешь, иначе получится полный кавардак, — говорила она. — Спустя малое время все мужики на многие мили вокруг знали бы, что есть такая женщина, которая может принимать мужчин в любое время… а не давать им какой-то там Поцелуй или Жест! А эти мужики, они ведь думают тем, что у них между ног, а не тем, что между ушами! Только унюхают, что есть женщина, которая может принимать постоянно, и уж никакой другой музыки им и не потребуется! А потом появятся и другие такие же музыкантши. И что тогда станется с нами, а? Зачем защищать и кормить нас, если мы годимся всего раз или два раза в год? А может получиться и так, что дети, которых родят такие женщины, унаследуют особенности противоестественных матерей! Поэтому осуши слезы, женщина, и возблагодари судьбу, что умерла твоя дочь, а не ты сама и все остальные твои дочери».
— Я слышал такие истории, — задумчиво проговорил Гилбер. — А дома у нас ребята болтали о потаенных городах, которыми правят женщины. Они точно такие же — всегда свободные и могут принимать мужчин, когда только захотят, в любое время, и это им не приносит вреда. И говорят, за это мужчины им поклоняются. Но если это правда и они рожают таких же девочек, то тогда в мире должно быть гораздо больше женщин с такими качествами?
— Это просто сказки, — сказала Бекка. — У нас в Праведном Пути тоже рассказывали по вечерам о городах королев. А вот то, что говорила Вирги, — это не сказка. Это правда.
— А то, что о тебе говорил Гилбер, это тоже правда? — Вирги хотела знать, и Бекке не оставалось ничего другого, как признаться.
— Это уравнивает нас, Вирги. Тайна за тайну. Я не знаю, что делают в городах, если женщина не… если она отличается. Не знаю и боюсь. Ты понимаешь, это гарантия того, что я в свою очередь не проговорюсь городским о хуторе Марка без твоего согласия. И Гилбер тоже. — Бекка бросила на него суровый взгляд.
— Клянусь, — сказал он. И он подтвердил свое обещание, произнеся скороговоркой неразборчивые слова на языке Скрижалей. Бекка, однако, сочла, что этого достаточно и что эти слова имеют то же значение, что у обычных людей имена Божьей Матери, Господа или Господина нашего Царя, когда их призывают в свидетели клятвы. — Ни слова о тебе, любимая, раз твой народ так обращается с чудесами самого h'shema.
— Чего, чего? — спросила Вирги, а затем ей долго пришлось выслушивать рассказы Гилбера о его Боге. Бекка же даже не пыталась что-либо понять из этих объяснений.
Обещанные десять дней пути превратились в пятнадцать, а потом в двадцать. Наконец им попалось озерцо, берега которого были окаймлены коричневым кружевом еще не засохшего папоротника.
— Чудесно, — воскликнул Гилбер, когда они подошли к самому урезу воды. — Теперь ты можешь очиститься по всем правилам.
— Правилам? — Брови Бекки сошлись. — Я воспитана на том, чтобы стирать то, что нуждается в стирке, и мне для этого никакие правила не нужны.
— Но тебе придется выстирать и себя, — ответил Гилбер. — На этот случай мой народ имеет специальные и очень определенные правила, которые должны выполняться неукоснительно. Я изложу их тебе, и ты снова будешь чиста.
— Меня тошнит от болтовни твоего народа насчет очищения. У меня давно уже нет кровей! Что может быть чище этого, хотела бы я знать?
— Закон говорит, что пока ты не очистишь себя как положено, скверна еще находится на тебе.
— Сдается мне, что и твой и мой народы могли бы обойтись гораздо меньшим числом законов и обычаев, — буркнула Бекка. — Надеюсь, ты мне дашь знать, когда твой Бог сочтет меня достаточно чистой?
Его губы чуть тронула улыбка, которую он вовсе не собирался демонстрировать.
— Ну а надо ли говорить об этом столь прямо, мой ангел?
— А что ты мне сделаешь? — парировала Бекка, которой было приятно, что наконец можно немного пошутить. — Швырнешь меня в озеро? Посмотрела бы я, как ты это сделаешь! Ты же до меня дотронуться не можешь, пока на мне скве-р-р-на! — И она показала ему язык.
— Зато я могу, — закричала Вирги и, не тратя лишних слов, сильно толкнула Бекку. Раздался всплеск. Вирги и Гилбер чуть животики не надорвали от смеха, глядя на барахтающуюся и отплевывающуюся Бекку.
Бекка вскочила на ноги и зашлепала к берегу, крича:
— Ну, Вирги, когда я вылезу отсюда, я тебя…
