наизусть, сахуагины не оставляли и не превращали в прах завоеванное.
Походило на то, что обе деревни, и сахуагинов и эльфов, разрушены одним и тем же неведомым врагом, общим врагом. Смертному разуму не стоит даже пытаться представить, что за врага могут разделить сахуагины и морские эльфы.
Шемсен не стал ближе морским эльфам в тот день над уничтоженной деревней. Ни сочувствие, ни сожаления по ушедшему, не входили в природу сахуагинов, а именно сахуагином был Шемсен, внутренне, если не внешне. Тем не менее, сахуагин в одиночестве никто, и оказавшись перед выбором между ничем и морскими эльфами, Шемсен выбрал эльфов. Он сделал их своими, повел их на север, к знаменитому Уотердипу. Когда они добрались до цели, ненависть в нем превратилась в нечто, похожее на симпатию.
Так что он развернулся, и откликнулся, “И тебе мир для твоей боли”, прежде чем уйти в глубину.
Шемсен слышал, что совсем недавно — шестнадцать лет назад — Сокровищница была водоворотом, выплескивавшимся наружу или засасывавшим все внутрь, в зависимости от прилива. Она пожирала любой неудачливый корабль, оказавшийся в пределах досягаемости. Затем в Уотердип прибыли мермены. Во имя безопасности, их шаманы избавились от водного вихря, и пробили дыру размером с корабль в почивальне богини.
Таковы мермены. Полулюди, полурыбы, полубезумцы. Но они также были беглецами, с рассказами о черной воде и опустошении отягощавших их воспоминания. Возможно, они как раз точно знали, что делают.
Шемсен погружался, пока вода не изменилась. Тяжелая, холодная, но покалывающая солью, самая восхитительная, которую только втягивали его жабры. Он знал, что будь тут свет, он мог бы увидеть дно. Если бы был свет…
Темнота в Сокровищнице Амберли была не просто отсутствием света. Здесь царила тишина, в ушах Шемсена и чувствительных местах по бокам. Он не ощущал, плывет ли он вверх, вниз или вбок.
Женский голос, прекрасный и смертоносный, окружил Шемсена в его движении сквозь воду.
Шемсен собрался с мыслями, но Морской Королеве не нужны были слова. Она вплыла в его разум, вобрала ответы из памяти.
Шемсен сказал правду мермену два дня назад, только не всю ее. Сахуагины застали патруль врасплох. Эльфы уступали числом, они были обречены, но Шемсен сражался вместе с ними, пока не остались лишь он и двое сахуагинов. Итог оказался куда лучше, чем он ожидал от таких, как Пешхет. Одним из уцелевших сахуагинов была желтохвостая жрица.
Когда все ее внимание обратилось на него, она поняла. Милостью Секолаха, жрица узнала истинную природу Шемсена.
Дарованная божеством сила позволяла ей подчинить его, и, поскольку он предпочитал умереть свободным, а не игрушкой жрицы, Шемсен бросил оружие.
Почему он противостоял им, приказала она отвечать, и Шемсен упрямо возразил, что она не из его деревни, не его барона или принца. Он больше обязан врагам, среди которых живет, чем чужакам. Она потребовала название деревни. Шемсен ответил, и назвал имена барона и принца.
“Принц Криинуар сделал неверный выбор”, сообщила жрица. “Он стал мясом, и все кто последовали за ним, стали мясом. Теперь ты служишь принцу лакховасу”.
Шемсен не узнал имени, что, в общем-то, ни о чем не говорило, однако лакховас было не имя, принятое среди сахуагинов, или даже маленти. Он с трудом мог представить принца с таким неподходящим именем, пока не подумал о судьбе принца Криинуара и черной туче.
“Решай, маленти!” сказала жрица, угрожая Шемсену амулетом из акульего зуба, который носила на груди.
Неужто он и вправду поверил, что избежит судьбы маленти? Секолах призвал сахуагинов, дабы те возвеличивали Его славу. Он призвал маленти возвеличивать сахуагинов. Шемсен будет служить этому новому принцу лакховасу и его жрице по своей воле… или как опутанный заклинаниями раб. Гордость, понятная только маленти, вздернула эльфийский подбородок Шемсена, открыв мягкое, незащищенное горло, и отвела его руки за спину в жесте подчинения.
Жрица приняла мудрый выбор Шемсена, лишь немногое добавив к ранам, которые он уже носил. Она напомнила ему о роли шпиона, и спросила, что ему известно о Уотердипе.
“Принц лакховас собирается преподать живущим на суше урок о море. Нам поручено отыскать безопасный проход для единственного надводного корабля и плотов. Как пройти сквозь эту защиту?”
Жрица указала на окутанный пеной буй, и без дальнейших понуканий Шемсен рассказал, как сила, которую дало ей благословение Секолаха, может его уничтожить. Шемсен не стал добавлять, что одного корабль и всех сахуагинов, живущих в море, не хватит против силы Уотердипа. Он сомневался, что жрица поверила бы ему. Одной из немногих черт которую морские эльфы и сахуагины разделяли, было впитавшееся в кровь презрение к магии, а именно магия составляла величайшее могущество города.
Шемсен подумал, что все неплохо обошлось — он послужил неизвестному принцу, на самом деле не предав холодную гавань, по невероятному стечению обстоятельств ставшую его домом, но жрица еще не закончила.
“Корабль и плоты еще не все. Принц лакховас повелевает другой армией…”
Много лет прошло с той поры, как выживание Шемсена зависело от его умения читать эмоции на невыразительном лице сахуагина, и все же он готов был поклясться — даже богине, читавшей сейчас его память, — что жрица боялась второй армию нового принца, и еще больше боялась самого принца. Он начал задумываться, что ему стоит предпринять, если сейчас она потребует, чтобы он плыл с ней. Смерть может статься предпочтительнее, чем служение принцу, нагнавшему такого страха на желтохвостую жрицу.
Однако она не потребовала от него такого выбора.
“Принц лакховас приказал атаковать спустя одиннадцать дней. Будет празднование?”
Шемсен кивнул, задумавшись сколько других маленти шпионят за Уотердипом. “Канун Прихода Флотов. Гавань будет в беспорядке и пьяна. Хороший выбор для неожиданного нападения”.
“Разумеется”, резко бросила жрица, напомнив Шемсену о презрении, которое сахуагины без исключения испытывали к маленти. “Я буду ждать тебя здесь, когда солнце сядет после этого Прихода, и ты поведешь в гавань вторую армию. Не исполнишь приказа — и Секолах найдет тебя — в смерти. Он найдет тебя, и приведет к принцу лакховасу”.
Воспоминание эхом отдавалось в мозгу Шемсена, перекрывавшее последовавшие сцены: разрушение буя, пожирание павших товарищей. Он слишком далеко зашел, не в силах более вынести вкус разумной плоти. Он решил умереть, но не исполнить волю принца лакховаса. Но Шемсен не рассказал правды мерменам, и не исповедался страже гавани. Гонимый отзвуками угроз жрицы, Шемсен пришел сюда, к Амберли.
Богиня была безжалостна. С ослепительной, ошеломляющей скоростью она расплела нить жизни Шемсена назад, до бассейнов новорожденных и сада, в котором он узнал, что это значит — быть маленти. Она заставила его вновь вспомнить ночь черной тучи в таких деталях, что он закричал и потерял сознание. Пришел в себя он со странным именем, лакховас, бьющимся под черепом, и раковиной размером с палец зависшей перед его глазами, сиявшей собственным светом.
Шемсену понадобились обе руки, чтобы ухватить дар богини, но как только он ощутил его тепло, темнота исчезла. Он обнаружил себя в месте полным чудес: золота и драгоценностей, достаточных для умиротворения самого жадного пирата, оружия, от которого вспыхнула бы кровь любого воина и самых могущественных магических вещей. Уголком глаза Шемсен увидел и жизнь: мужчин и женщин, обнаженных и беспомощных. Он закрыл глаза, но картины остались маячить перед мысленным взором.
