застиранных выцветших солдатских штанов, светлое хаки.
По этой степи ветер гоняет кусты перекати-поле, по-местному – курай. И полное отсутствие речек, а озёра – только солёные. Местные жители перегораживали дамбами овраги – балки, и собирали в них дождевую воду. Только там и можно было набрать воды для питья и в радиатор машины, воды жёсткой, солоноватой, дающей большое количество накипи. Водила гнал свою трехтонку в Керчь, облизывая сухим языком пересохший рот. Он старался дышать через нос – так организм теряет меньше влаги. И вот, где-то после Ивановки, его настигли два Юнкерса. Как говорится: вспомни дерьмо – вот и оно! Слёту они выпустили очереди по его грузовику и полетели дальше, к переправам Керченского пролива.
Шофёр тут же повернул баранку вправо, а сам, выключив зажигание, выскочил из фанерной кабины влево, в невысокую, колючую и выжженную беспощадным крымским солнцем траву.
Немецкие самолёты полетели себе дальше, к Керченской переправе, а водитель выбрался из сухих зарослей чертополоха и вытащил колючки из одежды и ладоней. Жёстка и колюча крымская трава, босиком по ней не пробежишься, замучаешься потом занозы выковыривать. Он снял с пояса флягу, сделал пару экономных глотков воды, долго полоскав рот перед тем, как проглотить её. Потом забрался в раскаленную солнцем кабину, завел двигатель и поехал дальше щуря глаза от ослепительно яркого крымского солнца. За холмом на дорогу выскочил лейтенант в грязной пропотевшей гимнастёрке, бежал видно, и сходу начал палить из ТТ:
– Стой! Стой, стрелять буду!
– Что такое? – спросил шофёр, притормозив.
Лейтенант вскочил на подножку к водителю.
– Возьми раненых до Керчи, у меня их восемь, все тяжёлые.
– Не могу, машина штаба полка с документами, не имею права подвозить.
– Возьми, сказал, а то пристрелю!
А что, и пристрелит, запросто.
– Ладно, поехали к твоим раненным.
Забрали в кузов раненных, бойцов, лейтенант садиться в кабину не стал, так и поехал, стоя на подножке со стороны водителя, чтобы успеть соскочить при авианалёте.
В Керчи шофёр спросил у девчонки-регулировщицы:
– Где тут военная комендатура?
– Езжайте в центр, к Митридату. Там возле военного порта, в здании бывшей таможни, и находится комендатура. Кстати, в том же здании и госпиталь, можете раненых сдать.
Доехали туда, сгрузили раненых, только не в госпиталь, а прямо на буксиры, стоящие у Генуэзского мола военной базы. Причальную стенку оцепили энкэвэдэшники из заградотряда с автоматами наперевес, пропуская матросов, несущих носилки с ранеными через цепь, и отпихивая остальных. Они выполняли строгий приказ командующего Крымским фронтом Д. Т. Козлова: «На тот берег – ни одного здорового, только раненых!» После выгрузки раненых шофёр, вместе ставшим вдруг никому ненужным лейтенантом, явились в комендатуру за дальнейшими распоряжениями. Там они получили такой приказ:
– Направляться на север Керчи, в посёлок Аджимушкай. Там создаётся полк обороны Аджимушкайских каменоломен. Поступите в распоряжение полковника Ягунова. Машину с документами – сжечь!
– Тебя как зовут? – простецки спросил лейтенант шофёра, вдруг забыв о субординации и своём офицерском чине.
– Слава.
– Меня Женя, Грищенко, – лейтенант протянул руку. – Откуда ты, Слава?
– С Рязани.
– А я местный, керченский. Закончил медтехникум, работал в медсанчасти металлургического завода Войкова. Так вот что, Слава, в Аджимушкай, в скалу нам лезть не к чему.
– Куда?
– В скалу, так керчане катакомбы называют. Во-первых, под обстрелом, по дорогам забитым войсками и беженцами мы не доберёмся...
– Да и горючее у меня на нуле, – добавил шофёр.
– Во-во, и я о том же. А во-вторых – в скале нас ждёт погибель. Там темно, и нет ни воды, ни пищи. Уж поверь мне, я пацаном эти скалы вдоволь излазил, и аджимушкайские, и старокарантинские.
– Так что ж теперь нам – пропадать?
– Ну, это мы ещё будем сильно поглядеть. Запомни, Слава, керченский пацан Женька Грищенко не из того теста, чтобы просто так, за рупь-за двадцать сгинуть. Я и сам не пропаду, и тебе не дам, усёк? Тебе же вот что предлагаю: разговорчики о гибели прекратить, как вредные и пораженческие. Машину гони на самый конец мола-волнолома. Там мы разломаем деревянный кузов и из его бортов сколотим плот. Из досок сделаем вёсла и будем грести к кубанскому берегу.
– А сможем? Догрести?
– Наверняка нет, течение сильное. Но южнее поперёк пролива стоит песчаная коса Тузла, или, как у нас её зовут, Средняя Коса. Если хотя бы на неё нас вынесет – считай спасены. От неё идёт узкая отмель к Таманскому берегу, можно пешком дойти, хотя воды по горло. В некоторых местах глубина до двух метров будет, придётся проплыть маленько.
– Я плавать не умею, – возразил водила.
– А доски у нас на что? И вообще, Славка, не нравится мне твоё настроение, с таким на фронте пропадёшь. Чтобы не случилось – никогда не дрейфь, держи хвост пистолетом. Если будешь делать всё, как скажу – останешься живым. Понял?
– А ты меня, не агитируй, не агитируй, лейтенант! Чай, не на собрании, и на фронте я поболе твоего буду. Ещё ты меня учить будешь, необстрелок зеленый.– Огрызнулся водитель.
Лейтенант хотел одернуть бойца, но, запнувшись, промолчал. Дисциплина в отступающих частях разгромленного Крымского фронта разваливалась прямо на глазах.
А водитель добавил:
– Кстати, кузов ломать на доски вовсе необязательно. Можно открутить стремянки, крепящие его к раме, потом скинуть кузов воду, вот и плот готовый будет. А из досок заднего борта можно весла сделать, будем грести ими к кубанскому берегу.
– Ну… тебе виднее, конечно. Давай, действуй.
Причал к тому времени уже опустел. Буксиры и сейнеры ушли, и народ, военный и штатский, потянулся на север, к переправе у посёлка Еникале, напротив косы Чушка, там эвакуация ещё продолжалась, другая переправа действовала у Керченской крепости. Въехав на край волнолома, шофёр достал с машины
