ушел последний гость. Потом резко отстранилась и повернулась лицом к Мартину, чтобы задать вопрос, не дававший ей покоя в течение последних двух часов.
— Что с Сержиу?
— Он уехал, и это больше тебя не касается, — с каменным лицом отозвался Мартин.
— Ясно. И это все, что ты мне хочешь сказать? — спросила Лив. И только тут заметила, что его руки сжаты в кулаки и притиснуты к бокам. На одной руке костяшки пальцев побелели, зато на другой они были кроваво-красного цвета. — Ты что, ударил его?
— Нет, я разбил руку о стену, — сухо сказал Мартин и, не глядя на нее, прибавил: — А теперь извини. День был тяжелым, а мне еще надо кое-что сделать. — Едва не сбив Лив с ног, он бросился прочь из холла, влетел в кабинет и захлопнул дверь.
Лив молча проводила его взглядом. Теперь он знает правду, знает, что Сержиу солгал им обоим, и все же ушел от нее. Ему все равно. Он никогда не любил ее. Надо смириться, твердо сказала себе Лив. Мартину она не нужна, страсть уже отгорела. За три недели он ни разу к ней не прикоснулся. Большую часть времени он отсутствовал, появляясь лишь вечером, чтобы посидеть с дедом, да и то выходил всякий раз, стоило Лив войти к больному. Она снова вспомнила его теплое прощание с Сусаной. Впрочем, какая разница, с кем он проводит время: с этой красоткой или со своей любовницей? Мартин обещал хранить ей верность, но не сдержал слова. Лив смахнула навернувшиеся на глаза слезы и оглядела опустевший холл. Конец целой эпохи, подумалось ей. Нет больше сеньора Жоао. И, видимо, нет больше Оливин Родригеш Андраде. Ей ужасно захотелось снова стать доктором Робертс и стереть из памяти последние несколько месяцев. Однако все не так просто. Чего стоит обещание, данное умирающему? И может ли одно нарушенное обещание оправдать нарушение другого?
Глубоко растревоженная, Лив вошла в кухню. Родригу уже собирался уйти к себе в комнату и сделал попытку улыбнуться Лив в ответ на пожелание спокойной ночи, но его лицо лишь исказилось от горя. Лив присела на стул с жесткой спинкой и опустила голову на руки. Она была так измучена физически и душевно, что боялась не добраться до постели. А уж сил на то, чтобы бросить вызов мужу, у нее не было и подавно. Она не имела ни малейшего представления, как долго просидела на кухне, но в конце концов с тяжелым вздохом поднялась и, утерев последние слезинки, направилась в холл.
И тут до нее донесся странный звук. Он напоминал стон смертельно раненного животного, а потом послышался звон, словно разбился стакан. Звуки раздавались из кабинета. Не дав себе времени на раздумье, Лив пересекла холл и открыла дверь.
Мартин скорчился на черном кожаном диване, закрыв голову руками, его широкие плечи безудержно тряслись. На полу валялся скомканный пиджак и галстук, а рядом — разбитая бутылка в лужице янтарной жидкости. В воздухе витал запах бренди, а на столике перед диваном стоял пустой стакан.
— Мартин, — прошептала Лив.
Его железное самообладание все-таки дало сбой. Исполненная сочувствия, Лив бросилась к дивану, села рядом с Мартином и ласково обняла его за плечи.
Он поднял голову и устремил на нее взгляд карих глаз.
— Лив, ты еще здесь? Неужели эта пытка никогда не кончится? — простонал он, дрожащими пальцами проводя по спутанным светлым волосам.
— Тсс, я все понимаю. Поплачь, твой дед был прекрасным человеком, — успокаивающе шепнула Лив. Она всем сердцем сочувствовала этому сильному и обычно столь неуязвимому мужчине, которого так подкосила смерть деда.
Мартин поднял голову и отвел от лица жены выбившуюся из прически прядь.
— Твоя доброта меня просто убивает, — хрипло сказал он и, взяв Лив за подбородок, притянул ее лицо к себе. — Я не могу тебе лгать. Меня мучает вовсе не смерть деда. Ты — моя мука. Ты еще можешь жалеть меня, после того как я с тобой обошелся! Ты должна меня ненавидеть.
— Я врач и умею думать о людях. — Лив старалась говорить беспечным тоном, но эмоции душили ее, голос срывался. — И я так и не смогла тебя возненавидеть. — Больше она сказать не осмелилась, рискуя выдать свои чувства.
Мартин вздохнул и посмотрел на нее долгим взглядом. В воздухе сгустилось напряжение. Он сжал подбородок Лив.
— Но сможешь ли ты когда-нибудь научиться любить меня? — хрипло спросил Мартин. Лив так и застыла, потрясенная страхом и тоскливым одиночеством, мелькнувшим в его глазах, ведь те же чувства терзали и ее. — Нет, конечно, — воскликнул Мартин, вскакивая. — Я не имею права даже просить об этом, я потерял его, поверив всей той гадости, которую наплел мне Сержиу, — с горечью продолжал он. — И тем, что шантажом заставил тебя выйти за меня замуж. Господи! Я поражаюсь, что ты еще здесь. Я был уверен, что ты уедешь в ту же минуту, как разъедутся гости. Поэтому-то и заперся в кабинете, хотел надраться, чтобы не видеть, как ты уходишь. — Его губы искривились в печальной усмешке. — Но даже этого не смог сделать — уронил бутылку.
Лив медленно встала и положила ладонь на его руку.
— Ты хочешь, чтобы я уехала? — спросила она, внезапно ощутив уверенность. Мартин пристально посмотрел на ее руку, выделявшуюся белизной на его смуглой коже.
— Нет. — На крепкой шее дернулся мускул. — Нет, черт побери, я же люблю тебя. И всегда любил. — Лив наконец услышала долгожданные слова, и в ее сердце с новой силой вспыхнула надежда. — Все восемь лет одиночества, в несчастном браке с женщиной, которую не любил и на которой не должен был жениться. А теперь, когда я снова нашел тебя, уже поздно: я слишком люблю тебя, чтобы удерживать рядом с собой против воли.
— И кем же ты меня заменишь? — Лив вся напряглась. — Сусаной или своей любовницей? — Слова вырвались у нее против воли, ведь она три недели терзалась, представляя себе Мартина в объятиях другой.
— Никогда. — Мартин впился в ее лицо безумным взглядом. — Никто на этой земле не займет твоего места, Лив. Ты должна это знать, чувствовать; когда я с тобой, я растворяюсь в любви к тебе.
— Но последние несколько недель…
— Я пережил все муки ада, — перебил ее Мартин. — Я рвался к тебе, хотел тебя до боли, но не смел до тебя дотронуться. Мой дед обожал тебя, он сам сказал мне об этом накануне того дня, когда я уехал в Лиссабон. Он был так рад за меня, ибо я наконец нашел идеальную женщину. За то короткое время, что он тебя знал, дед сумел распознать твою врожденную порядочность, добрый и отзывчивый характер, твою честность. В его глазах ты была почти святой. Умирающий сумел увидеть то, что я отказывался признавать. Я чувствовал себя последним мерзавцем, недостойным быть грязью у тебя под ногами, ибо знал, что он прав. Даже признание Сержиу мне было уже не нужно — я знал, что мои обвинения беспочвенны. Я любил тебя без памяти, и в то же время меня грызло чувство вины. Поэтому я и удрал в Лиссабон: мне было стыдно смотреть тебе в глаза…
— Ох, Мартин, — прошептала Лив.
— Нет, дай мне сказать. Вернувшись, я увидел, как ты ухаживаешь за дедом, успокаиваешь его, заботишься о нем. Я сам себе был настолько противен, что не смел даже близко к тебе подойти, не говоря уж о том, чтобы признаться, как сильно я тебя люблю. Я знал, что не заслуживаю тебя, и одновременно до смерти боялся, что ты снова уйдешь.
Он не смотрел ей в глаза, но он ведь признался, что любит ее. И Лив решила, что не даст ему разыгрывать из себя благородного рыцаря, отпускающего свою даму с болью в сердце.
— Никуда я отсюда не уйду, — тихо сказала она. — Разве что в постель.
Мартин резко вскинул светловолосую голову, и в его глазах зажглись золотые искорки.
— Лив, я открыл тебе свое сердце как на духу, пожалуйста, не шути с этим. Я этого не вынесу.
Лив обвила рукой его шею, прижалась к гибкому мускулистому телу и откинула голову назад. В глазах ее сиял блеск, так отличающий любящую женщину со времен Евы.
— Я не шучу. Я люблю тебя.
Крепкие руки обвились вокруг нее стальной хваткой.
— Я этому не верю, но передумать тебе не дам. Ты мне отчаянно нужна, Лив. Сегодня мне особенно нужно твое нежное прикосновение. Я хочу забыться в тебе, погрузиться в тебя целиком, и пусть это даже будет сон, мне все равно, — срывающимся голосом прошептал он и с силой прильнул к ее губам, словно
