А ведь, наверное, у них уже вывелись цыплята и можно будет устроить хорошую охоту! И даже не на цыплят, а на взрослых. Ведь каждая чайка размером со здоровенную курицу! А мне ничего не стоит сделать лук и стрелы и набить сколько угодно дичи. И весь вопрос с едой будет решен. Как же я раньше не догадался! Они же ни черта не боятся, подпускают к себе совсем близко и никогда не уходят далеко от мест, где лежат яйца.
Лук и стрелы. Растяпа! Об этом можно было подумать сразу же после первого похода на мыс. А я сидел и голодал, как щенок…
Интересно: можно ли из ветвей моего дерева сделать хороший лук?
Я дотянулся до ближайшей тонкой ветки и попытался ее сломать. Она пружинила и почти не гнулась под моими ладонями. Или это я стал таким слабым?
Я подрезал ветку ножом и сбросил ее на землю. Потом выбрал еще несколько прямых и потоньше для стрел.
Заготовку для лука пришлось обрабатывать половину дня. Нож сильно затупился, и я долго искал, чем бы его заточить. Наконец у источника нашелся обломок черного песчаника с одной гладкой стороной. Песчаник был тонкозернистый, больше пригодный для шлифовки или для заточки бритв, но другого ничего не попалось. Я оббил его камнем, и получился брусок. Хорошенько погоняв по нему лезвие ножа, счистил с ветки кору и концом острия наметил на ней контуры будущего лука.
Раньше мне редко приходилось иметь дело с такой штукой, как лук. Конечно, как все мальчишки, я делал из прутьев какие-то подобия луков. Вместо стрел палочки с зарубкой для тетивы на одном конце и с гвоздиком вместо наконечника на другом. Лохматая бечевка изображала тетиву. Палочка летела шагов на тридцать, иногда втыкалась наконечником в дерево, и я считал это неплохим выстрелом. Иногда мы устраивали соревнования — чья стрела взлетит выше. И на этом увлечение луками кончалось. Не знаю, можно было бы убить таким луком птицу или какую-нибудь мелкую зверюгу вроде той же крысы, — никогда не пробовал.
А тут мне пришлось делать лук, которым нужно охотиться по-настоящему, и я не знал, как это делается.
Я обстругал ветку, суживая ее от середины к концам. В середине, в том месте, где лук надо держать рукой, оставил толщину в три пальца, а у концов — в указательный палец. Так же, как на огневом лучке, сделал на концах засечки для тетивы.
Затем принялся за саму тетиву.
Капроновых шнурков у меня было сколько угодно, но все они быстро лохматились, потому что, выплетая их из обрывков сетей, я раскручивал каболки на гладкие, нескрученные пряди. Теперь мне снова пришлось из прядей скручивать, вернее, сучить шнурок толщиной в карандаш. Мучался еще половину следующего дня. В конце концов у меня получилась вполне приличная тетива, да к тому же я понял, как нужно сучить шнуры.
На следующий день выстругал пять стрел. Они вышли не особенно ровные из-за того, что на всем дереве мне не удалось найти абсолютно ровных сучков, а доски, подобранные на берегу, никак не раскалывались прямо по слою. Видимо, ящики изготовлялись из древесины самого низкого качества.
Я работал с нетерпением — так хотелось начать охоту.
На концах стрел я оставил утолщения — для того, чтобы стрела не вихлялась во время полета, и для силы удара. В эти утолщения можно было вбить гвозди, но гвоздей у меня не было, пришлось обойтись без наконечников. Стрелы, решил я, будут просто глушить чаек, а не убивать их наповал.
Наконец все было готово.
Я натянул на лук тетиву и решил пожертвовать одной стрелой. Для мишени выбрал невысокое деревце у источника. Отсюда, от палатки, я хорошо видел его ствол.
Подняв лук — он был длиною в мои разведенные в стороны руки, — я тщательно прицелился и пустил стрелу в ствол.
К моему удивлению, стрела пролетела шагах в пяти левее дерева и ушла в кусты.
Я сосчитал расстояние до дерева. Тридцать четыре шага. Отыскал в зарослях стрелу. Цела. Почему же я не попал? А ну-ка, если отсюда в мое дерево? Вон у него какой толстый ствол.
Я прицелился еще тщательнее, и опять стрела белой полоской мелькнула мимо.
Так бегал я несколько раз, обстреливая дерево с разных расстояний. Прицельнее всего лук бил на пятнадцать шагов. Ладно, сгодится. Чайки подпустят и на десять.
Я снял тетиву с одного конца лука, чтобы он не ослабевал в согнутом положении, и стал готовиться к походу на Форштевень.
Волны, набежавшие на остров, принесли с собой много мусора. Я перелезал через высокие валы грязи, переломанных ветвей, бревен, сползал в ямы, полные какой-то вонючей слизью, и окончательно выбился из сил, еще не дойдя до Левых скал. Однако другого пути не было. Спуск по склону сопки напрямик к берегу Правого Борта закрывали сплошные джунгли колючих кустов. Через них можно было только прорубаться с хорошим топором. Северо-западный склон в направлении мыса Форштевня был таким обрывистым, что туда нечего было и соваться. Хорошо еще, что солнце опять встало в дымке и не палило, а только слабо грело.
Отдохнув, я поднялся немного выше линии прибоя, где было ровно, и, миновав поворот берега у Левых скал, сразу же увидел тот темный треугольный предмет, который заметил еще с берега.
Это были не бревна, и не камни, обнажившиеся после волны, и не плот, как мне показалось сначала. В неглубокой ложбине, зарывшись кормою в грязь, лежал небольшой катер, из тех, что плавают недалеко от берега или в бухтах. Он был с поручнями вдоль бортов, с ходовой рубкой на палубе и даже с маленькой лебедкой на носу! Вот этот слегка приподнятый на камнях нос я и принял с дерева за треугольник. Я вспомнил, что, когда в берег ударила вторая волна, в ее пенной верхушке мелькнуло что-то большое и длинное. Наверное, это он и был. Ободранный железный корпус покрывали язвы ржавчины. Глубокие вмятины уродовали борта. Поручни держались только в носовой части, в других местах от них остались изогнутые обломки. Одиноким пнем торчал на носу буксирный битенг с куском перержавевшего, затянутого вокруг его шеи троса.
Я осмотрел железную коробку со всех сторон.
Наверное, стоял этот катер у причала какого-нибудь корабельного кладбища, давно отработав свой срок, в ожидании, когда его разрежут на металл, пока не сор; ало его со швартова штормом и не угнало в море. И носился он по волнам до тех пор, пока не наткнулся на мой остров…
По корме, находящейся вровень с землей, я взобрался на палубу и, замирая от удачи, разглядывал рубку, лебедку и темно-зеленые лохмотья тины, висящие на поручнях. Ведь это же дом! Дом в тысячу раз лучше моей несчастной палатки! В надстройке можно поселиться, и тогда никакие ветры, никакие ливни мне больше не страшны!
Я подошел к рубке и через пустой проем ветрового стекла заглянул внутрь.
Там был маленький, намертво приржавевший к колонке штурвал. Позади него — рундук для хранения карт, ракет и сигнальных флагов. Слева — колонка компаса. Рожок переговорного устройства, похожий на гриб с кривой ножкой. И все.
Ручка двери не поворачивалась. Я стукнул по ней несколько раз киркой. Потом навалился на дверь плечом. Ничего не вышло. Я повернулся к двери спиной и начал колотить по ней ногами. Створка немного приотворилась. Я протиснулся через щель в рубку.
Рулевое колесо действительно не поворачивалось на оси, а рундук был пуст. На дне его валялась раскисшая картонная гильза от ракеты. На компасной колонке осталось только два ржавых болта — самого компаса не было. Пол рубки был скользким от грязи и водорослей и весь завален ветками от кустов. Видимо, все это наметало сюда волнами. Я снова протиснулся на палубу.
В кормовой части рубки находилась еще одна дверь, а рядом с ней, на высоте моей груди, круглая дыра от иллюминатора. Я заглянул в дыру, но ничего не увидел, кроме темноты. Дверь эта была вообще без ручки. Я вбил острие кирки между створкой и косяком и нажал. Створка чуточку подалась. Действуя скобой как рычагом, я миллиметр за миллиметром расширил щель. Потом несколько раз долбанул в дверь ногой и очутился в каюте.
Под дырой иллюминатора к стенке был привинчен небольшой столик. У противоположной стены —
