разговаривали, перебивая друг друга. Впереди них шел сгорбленный испанец с палкой в руке. Латур повернулся и спокойно пошел в противоположном направлении, вдруг он услыхал взволнованный голос испанца:
– Это он! Он! Человек в длинном плаще!
Латур побежал. Добежав до конца улицы, он свернул в переулок, под нависшие ветки деревьев. За спиной у него слышались голоса полицейских, взволнованные крики, стук сапог по брусчатке. Латур бежал вдоль низкой каменной стены, наконец впереди показались огни большой улицы. Он остановился. Повернулся и посмотрел на бегущих к нему полицейских. Увидев, что Латур остановился, они сбавили скорость. Латур глянул на небо. Темно-синее. С легкими желтоватыми облаками, похожими на веер. Латур прислушался к шагам полицейских, ему казалось, что он слышит их дыхание. Что-то заставляло его не двигаясь ждать их ударов. Голос испанца заставил Латура вздрогнуть:
– Хватайте его!.
Тогда он перепрыгнул через ограду и петляя побежал между декоративными кустами в глубину темного сада. Перелез через вторую ограду и еще через одну. Наконец он открыл ворота и вышел на бульвар. Голосов за спиной уже не было слышно.
Латур спрятался за каретой, кучер дремал на козлах. Латур прижался к большому мокрому колесу, подполз под карету и обхватил колесную ось. Неожиданно дверца кареты хлопнула и под щелканье кнута карета покатила по улице. Латур намертво вцепился в ось, карета ехала по небольшим улицам и подпрыгивала на камнях площадей. Он слышал, как в карете двое мужчин разговаривали о только что убитой певице. Один из них слышал Ла Булэ в какой-то опере, и Латур неожиданно растрогался, слушая, как он расхваливал голос певицы.
На повороте карета заскользила по мокрой глине. Лошадь заржала. Колесная ось сломалась. Колеса продолжали крутиться. Латура сбросило на землю.
Отель-Дьё самая старая больница в Европе. Ее основал в 660 году епископ Парижа, и снаружи здание выглядело весьма внушительно. По обе стороны от греческих колонн тянулись ряды высоких окон. Однако внутри все говорило о плохих санитарных условиях, тесноте и недостатке средств. В больнице стоял смрад. Она была рассчитана на тысячу двести мест. Смертность в ней была высока. Случалось, что четверо больных делили одну постель, запах приближающейся смерти чувствовался даже на соседних улицах. Знаменитый хирург Тенон [10] позднее назвал Отель-Дьё «самой нездоровой и неудобной больницей из всех, какие есть».
Молодой студент Шарль Кантен задумчиво шел по переполненным коридорам больницы. Он уже не замечал больных, лежавших вокруг, не слышал их голосов. Шарль приехал из Шербура три месяца назад, чтобы изучать анатомию и хирургическое искусство под руководством хирурга, который был другом его отца. Но теперь молодого студента мучили угрызения совести. Отель-Дьё внушал ему отвращение. Его мучило зловоние и ужасные условия, в каких здесь содержались больные. Он приехал в Париж затем, чтобы изучать анатомию, стать великим анатомом, а не затем, чтобы зашивать трупы в мешки, в которых их хоронили. Сейчас он никак не мог решить, должен ли он, подчиняясь воле отца, учиться у этого скучного хирурга, или ему следует постараться и получить место ученика у отверженного анатома Рушфуко. В коридоре он столкнулся с молодым человеком, это был его друг Жан-Жорж. Дальше друзья пошли вместе. Из высоких коридоров они вышли во двор, залитый красноватым солнечным светом. Там они сели на невысокую ограду, чтобы поговорить о дальнейшей судьбе Шарля. Жан-Жорж полагал, что Рушфуко обманщик.
– Его выгнали из Коллеж-Рояль. Он занимается подозрительными делами, Шарль. Ты испортишь себе репутацию, если будешь с ним работать.
– Он лучший анатом в городе.
– Как сказать.
– Я сам видел, как он производил трупосечение в анатомическом театре. Он лучший из лучших.
– Ты здесь по желанию своего отца.
– Но если его желание мне уже не во благо?
Они так углубились в моральные нюансы своего спора, что не заметили человека, который сидел сжавшись на ограде недалеко от них; по мере того как спор становился все жарче, этот человек распрямлялся.
Уже наступили сумерки, когда Шарль покинул больницу, чтобы, вопреки предупреждениям Жан-Жоржа, отправиться к Рушфуко и попроситься к нему в ученики. Покидая больницу, он думал только о принятом решении и не заметил, что за ним идет человек, сидевший рядом на ограде. На мосту, соединявшем остров Сите с берегом, у него возникло неприятное чувство, что его кто-то преследует. Чтобы сократить путь, он пошел по переулку, ведущему к улице Матурен, и только там обнаружил идущего за ним худого человека. Он остановился.
– Простите, месье, я ищу вот этот адрес.
Голос человека дрожал. Он явно нервничал. Шарль посмотрел на его протянутую руку с клочком бумаги и помедлил с ответом. Морщинистое лицо и рваный плащ вызвали в нем неприятное чувство. Этот человек напомнил ему об убожестве больницы Отель-Дьё, с которой ему хотелось распрощаться как можно скорее.
– Никак не могу найти дорогу, – кашлянул человек.
В его облике было что-то беспомощное и жалкое. Вряд ли он опасен. Шарль улыбнулся про себя своему страху и подошел к незнакомцу. Он тоже не слишком хорошо знал город.
– Я сам живу здесь всего три месяца.
Наклонившись к бумажке с адресом, Шарль почувствовал, что от человека пахнет солью. Ему вспомнился Шербур, мать, отец, сестра, суда, рыба и запах соляных складов. Он смотрел на бумажку в руке человека. На ней ничего не было написано. Шарль открыл было рот, чтобы сказать об этом. И тут же увидел руку с камнем, приближавшуюся к его голове, через мгновение он ощутил сильный удар в висок. Он успел лишь подумать, что говорить об этом теперь было бы глупо. Шатаясь, он стоял перед незнакомцем. Смотрел с удивлением в его синие глаза. Потом упал. И почувствовал, как незнакомец вытащил у него из кармана документы.
Когда на город опустилась ночь и окутала тьмой Малый мост и остров Сите, Латур подтащил голое тело студента к берегу и столкнул его в воду.
Утром он постучал в дверь к Рушфуко. Как случилось, что он оказался здесь? Он ходил по городу и просил милостыню. А вот теперь убил человека, украл его одежду и документы. Это он помнил. Помнил все подробности случившегося и до сих пор ощущал легкий парфюмерный запах студента. Однако действия его были чисто механические, бессознательные, он убедил себя, что действовал по чьему-то внушению. Нет. Не так. Не чьему-то. Скорее всего, просто пробудилось к жизни его второе 'я'. Подавленного несчастного нищего сменил некто легко впадающий в экстатическое состояние. Латур с удовольствием думал о своих силах и о проявленной им решительности. Он дрожал, словно ему было холодно, и снова постучал в дверь.
Анатом работал над трупом, когда слуга доложил ему о неожиданном посетителе. Рушфуко недовольно хмыкнул. Он терпеть не мог, когда его прерывали. Не любил всего неожиданного, случайного, несвоевременного. Он знал, что люди, как правило, считают неприятные случайности частью своих будней и что терпимость стала теперь нормой. Но у него не было на это времени. Он был занят. Его жизнь была рассчитана по минутам: работа, еда, чтение, рисунок, записи и трупосечение. Он давно перестал делать доклады – им всегда сопутствовало что-нибудь непредвиденное, а потому неприятное. Все заботы по обнародованию результатов своей работы он возложил на своего коллегу Хоффманна. Хоффманн был датчанин, строивший из себя француза. Мягкий характер, восторженная душа, он, вероятно, был так исполнен благодати, что, по выражению янсенистов, мог парить в безвоздушном пространстве. Хоффманна не раздражали неожиданности. Рушфуко все больше и больше проникался к нему благодарностью за то, что Хоффманн освободил его от этой части работы. Сейчас анатом скептически оглядел вторгшегося к нему незнакомца. Стоявший перед ним молодой человек дрожал либо от волнения, либо от страха. У него дрожали руки, дрожало все тело. Дрожало старообразное морщинистое лицо.
– Я Шарль Кантен, – прошептал он.
– Что вам угодно?
