— Он и половыми отклонениями, знаете, тоже занимается.
— Ох, какие удивительные знакомства ждут бедного Себастьяна в Цюрихе!
— Конечно, у него все места заняты на много месяцев вперед, но я думаю, они там потеснятся, если я его попрошу. Я могу позвонить ему сегодня же прямо отсюда.
(Рекс, охваченный стремлением помочь ближнему, был склонен действовать с устрашающей напористостью, словно навязывал упирающейся домохозяйке ненужный ей пылесос.)
— Мы подумаем об этом.
И мы думали об этом, когда с охоты вернулась Корделия.
— Джулия, какой ужас! Что это?
— Рождественский подарок Рекса.
— Ой, простите. Вечно я ляпаю невпопад. Но как жестоко! Ей, должно быть, было ужасно больно.
— Они не чувствуют.
— Ну да. Откуда ты знаешь? Могу спорить, чувствуют.
Она поцеловала мать, с которой еще не виделась сегодня, пожала руку Рексу и позвонила, чтобы ей принесли яичницу.
— Я пила чай у миссис Барни, ведь я вызвала машину по ее телефону, но всё равно голодна ужасно. День был — чудо! Джин Стриклэнд-Винеблс шлепнулась прямо в лужу. Мы проскакали без остановки от Бенджерса до Аппер-Истри. Миль, наверно, пять, да, Брайди?
— Три.
— Ну, не по прямой же гнали… — Набивая рот яичницей, она урывками рассказывала нам об охоте… — Посмотрели бы вы на Джин, когда она вылезла из лужи.
— А где Себастьян?
— Себастьян опозорен навеки. — Эти слова, сказанные ее детским голоском, прозвучали как звон заупокойного колокола. Но она продолжала: — Отправиться на охоту в этом ужасном простолюдинском сюртучке и с галстучком, как ученик верховой школы капитана Морвина! Я лично его не узнала на сборе и надеюсь, что никто не узнал. Разве он не вернулся? Заблудился, наверно.
Когда Уилкокс пришел после чая убрать со стола, леди Марчмейн спросила:
— Лорд Себастьян не давал о себе знать?
— Нет, ваша светлость.
— Видно, заехал к кому-то выпить чаю. Как это на него непохоже.
Полчаса спустя, появившись с подносом коктейлей, Уилкокс объявил:
— Лорд Себастьян только что звонил из Саут-Твайнинга, чтобы за ним прислали машину.
— Из Саут-Твайнинга? Кто там живет?
— Он говорил из гостиницы, ваша светлость.
— Саут-Твайнинг! — повторила Корделия. — Совсем с дороги сбился!
Когда он приехал, щеки его были красны, глаза лихорадочно блестели; я сразу увидел, что он на две трети пьян.
— Мой дорогой мальчик, — сказала леди Марчмейн. — Как приятно, что ты опять так хорошо выглядишь. День на воздухе пошел тебе на пользу. Коктейли на столе. Выпей, если хочешь.
Не было ничего примечательного в ее словах, кроме того, что она их произнесла. Полгода назад они бы не были сказаны.
— Спасибо, — ответил Себастьян. — Я выпью.
Удар, которого заранее ждешь, который пришелся по уже наболевшему месту и принес с собой не потрясение, но лишь тупую, мучительную боль да мимолетную мысль о том, что еще один будет уже не по силам, — вот что я чувствовал, сидя за ужином против Себастьяна и видя его помутившийся взгляд и неверные движения, слыша его осипший голос, вдруг брякающий что-то невпопад после продолжительного, невежливого молчания. Когда наконец леди Марчмейн с Джулией и слуги ушли, Брайдсхед сказал:
— Тебе бы лучше пойти лечь спать, Себастьян.
— Сначала портвейну выпью.
— Да, выпей портвейну, если тебе хочется. Но не появляйся в гостиной.
— Угу, перебрал, — Себастьян кивнул. — Как в добрые старые времена. Джентльмены здорово надирались в добрые старые времена, не могли выйти к дамам. («Надо сказать, что совсем не как в старые времена, — заметил чуть позже мистер Самграсс, пытаясь завязать со мною дружескую беседу. — В чем разница, трудно определить. То ли веселья недостает, то ли духа товарищества. И знаете, у меня полное впечатление, что он пил еще днем, в одиночку. Откуда же он взял деньги?»)
— Себастьян пошел спать, — сказал Брайдсхед, когда мы пришли в гостиную.
— Да? Почитать вам?
Джулия и Рекс сели играть в безик; черепаха от наскоков болонки спряталась в панцирь; леди Марчмейн читала вслух «Дневник Никого», но очень скоро, хотя было еще рано, закрыла книгу и сказала, что пора спать.
— Я останусь еще немного, можно, мама? Еще три роббера.
— Хорошо, дорогая. Зайди ко мне, перед тем как лечь. Я не буду спать.
Нам с мистером Самграссом было очевидно, что Джулия и Рекс хотят остаться одни, поэтому мы тоже раскланялись; Брайдсхеду это не было очевидно, и он уселся в кресло читать «Таймс», который сегодня не успел просмотреть раньше. Вот тогда-то, по пути на нашу половину дома, мистер Самграсс и сказал: «Совсем не как в старые времена».
Утром я спросил у Себастьяна
— Скажите мне честно, вам нужно, чтобы я здесь оставался?
— Да нет, Чарльз. Не нужно.
— От меня вам никакой помощи?
— Никакой.
И я отправился объявить о своем отъезде и принести извинения его матери.
— Мне нужно вас кое о чем спросить, Чарльз. Вы дали вчера Себастьяну денег?
— Да.
— Зная, как он их употребит?
— Да.
— Не понимаю, — сказала она. — Просто не понимаю, как можно быть таким злым и бессердечным.
Она помолчала, но ответа, по-моему, не ждала; мне нечего было ей ответить, разве только завести сначала знакомый, бесконечный спор.
— Я не собираюсь вас упрекать, — сказала она. — Видит бог, не мне упрекать кого-либо. Всякая слабость моих детей — это моя слабость. Но я не понимаю. Не понимаю, как можно быть таким милым во многих отношениях и потом вдруг сделать такой бессмысленно жестокий поступок. Не понимаю, как мы все могли вас любить. Вы с самого начала нас ненавидели? Не понимаю, чем мы это заслужили.
Я остался невозмутим; ее горе не нашло отзыва ни в одном уголке моего сердца. Когда-то я именно так представлял себе сцену моего исключения из школы. Я почти готов был услышать от нее слова: «Мы уже поставили в известность вашего несчастного отца». Но, отъезжая в автомобиле и обернувшись, чтобы бросить, как я полагал, последний, прощальный взгляд на Брайдсхед, я ощутил, что оставляю там частицу самого себя, и, куда ни отправлюсь теперь, мне всюду будет чего-то не хватать, и я буду пускаться в безнадежные поиски, подобно привидениям, которые бродят в тех местах, где некогда зарыли свои земные богатства, и теперь не могут оплатить себе дорогу в подземный мир.
«Я никогда сюда не вернусь», — сказал я себе.
За мною захлопнулась дверь, низенькая дверца в стене, которую я отыскал и открыл в Оксфорде; распахни я ее теперь, и там не окажется никакого волшебного сада.
Я вынырнул на поверхность, на свет прозаического дня и на свежий морской воздух, после долгого плена в темных стенах коралловых дворцов и в колышущихся джунглях океанского дна.
Позади осталось — что? Юность? Отрочество? Романтика? Некое свойственное им волшебство, «Учебник юного мага», маленький лакированный ящичек, где рядом с обманными биллиардными шарами
