поглощенный планами новых походов и завоеваний, не давал им такой жизни и впредь не обещал. И вот вся эта постоянно чем-то недовольная, брюзжащая, но вместе с тем не лишенная чванливости, целиком поглощенная нескончаемыми распрями, а также заботами о своих доходах, новых владениях и наградах, чуждая каких-либо высоких идеалов новая имперская знать, по мысли Наполеона, должна была стать опорой его империи. Опасное и роковое заблуждение!
Эти ложные постулаты привели Наполеона к большому политическому просчету с катастрофическими для него последствиями. Как только вся эта публика поняла, что ничего больше от Наполеона она получить уже не сможет и более того, из-за него может и потерять все ранее приобретенное, то сразу же отвернулась от него и стала подыскивать себе нового хозяина, который бы гарантировал ей status-quo (статус-кво).
Причина такого положения крылась прежде всего в том, что по мере своего превращения в диктатора, обладающего неограниченной властью, Наполеон все больше отрывался от реальной действительности, переставал четко ее видеть и ясно понимать. Создавалось впечатление, что какой-то неумолимый рок постепенно зашоривал ему глаза и ограничивал кругозор. Он жил, ослепленный своим могуществом, наивно полагая, что силы штыка достаточно для преодоления всех возникающих на его пути препятствий. Патриотизм, идейная убежденность, высокие моральные принципы и другие категории того же порядка, не подлежащие подсчету ни в миллионах франков, ни в количестве пушек и дивизий, имели для него сугубо абстрактное значение. В начале своей полководческой карьеры Наполеон оценивал обстановку и смотрел на вещи более трезво, правильно учитывал влияние различных факторов в практической деятельности, прекрасно понимая их значение, благодаря чему во многом и достигал своих ошеломительных успехов. Но со временем все это было предано забвению и отброшено.
Некоторые из высших военачальников были обижены на императора, считая, что он недооценивает их боевые заслуги. Среди них находился и Мармон. Хотя при его довольно скромных заслугах как военачальника высшего ранга, он был вознагражден Наполеоном более чем достаточно. Выше уже отмечалось, что маршальское звание Мармона являлось никогда не отработанным им авансом. В общепринятом понимании его боевые заслуги никак не тянули на это высшее воинское звание. Но непомерное честолюбие мешало ему трезво оценивать свою роль и место в высшем эшелоне французского генералитета. Насколько сильно было задето самолюбие Мармона, когда он оказался обойденным при первом производстве 18 генералов в маршалы Франции, выше также уже отмечалось.
Правда, справедливости ради следует признать, что претензии Мармона тогда не были такими уж необоснованными. Боевые заслуги тех же Бессьера или Даву, а также некоторых других генералов, получивших маршальские звания в 1804 году, были на тот момент ничуть не выше заслуг Мармона. Но эти военачальники в той или иной мере оправдали выбор Наполеона, сделанный императором тогда в их пользу, кто-то из них впоследствии проявил полководческий талант, как, например, Ланн или Даву, другие прославили свои имена блистательными подвигами на полях сражений, как это сделали Ней или Мюрат. Но Мармону все это удалось в значительно меньшей мере.
Недоволен Мармон был и тем, что Наполеон недооценил его заслуг при перевороте 18 брюмера. Но и здесь наш персонаж, надо признать, явно переоценивал свою роль в этом перевороте, где был далеко не ключевой фигурой, а лишь одним из второстепенных деятелей, будучи помощником генерала Ж. Макдональда. Был у Мармона и еще целый ряд претензий к своему благодетелю.
Наполеон относился к своему бывшему адъютанту всегда довольно благосклонно, снисходительно прощал ему то, за что с других строго взыскивал. В качестве примера может служить хотя бы весьма неудачное командование Мармона Португальской армией, завершившееся его полным фиаско при Саламанке. Но и это сошло ему с рук. С его предшественником Массеной, который, кстати, не потерпел ни одного поражения в полевом сражении во время своего неудачного Португальского похода, император поступил куда круче, поставив по существу крест на его военной карьере. Правда, после провала в Испании Наполеон уже не решался использовать Мармона в роли командующего армией.
В отличие от некоторых своих коллег-маршалов, Мармон не бравировал личной храбростью и без особой нужды старался никогда не рисковать, но, когда обстановка того требовала, он бесстрашно бросался в самую гущу боя, дабы личным примером вдохновить войска. Так он поступал, будучи еще офицером революционной армии, затем генералом-республиканцем и, наконец, маршалом Империи.
Мармон обладал неплохими административными способностями, что он доказал, управляя в течение нескольких лет Иллирийскими провинциями. Однако по мере обретения им все более широких властных полномочий, у него все отчетливее стали проявляться такие негативные черты характера, как непомерные тщеславие, стремление к вызывающей роскоши, барственное чванство и т. п. Это уже в полной мере проявилось в Далмации, где он чувствовал себя чем-то вроде феодального правителя, но особенно кричащие формы приняло в Испании. Там маршал вел себя уже, как некий восточный сатрап, получив от подчиненных прозвище «король Мармон».
В городе Вальядолиде, где находилась его штаб-квартира, он создал что-то вроде резиденции правителя какой-нибудь восточной деспотии — жил в роскошном дворце испанских грандов, где его обслуживали, не считая личных лакеев, до 200 слуг. Кроме штаба, имел личную свиту, насчитывавшую до полутора десятков особо приближенных к нему лиц. Балы, обеды, маскарады, званные вечера и прочие увеселения в маршальской резиденции следовали непрерывной чередой. На все это расходовались большие средства (естественно, не из кармана герцога Рагузского).
Историки подсчитали, что содержание «короля Мармона» и его «двора» в Испании ежемесячно обходилось казне в сумму, равную содержанию одного кавалерийского полка. И при всем этом Мармон постоянно жаловался в Париж на крайне стесненные условия существования.
Вокруг маршала царила атмосфера раболепия и угодничества. Даже в редких походах Мармон не отказывал себе в комфорте, в то время как снабжение его войск было довольно скромным, если не сказать — скудным. Все это не могло не вызвать недовольства подчиненных и их прохладного отношения к своему командующему. Конечно, думать о каких-то там походах, битвах и победах в таких условиях не приходилось… Финал такого командования Мармона армией был закономерен.
Начиная с 1814 года само имя Мармона для многих французов стало созвучно понятию предательства. Даже титул этого маршала породил во французском языке новый термин — «рагузер» (raguser), ставший синонимом слова «изменник». А Наполеон, находясь на далеком, затерянном на бескрайних просторах Атлантики, острове Св. Елены, сказал о Мармоне: «Он кончит, как Иуда». Слова бывшего императора оказались пророческими…
Все последующие годы после своего предательства Мармон провел как бы в негласной изоляции, ненавидимый одними и презираемый другими. Его сторонились даже старые боевые товарищи. Но все это не мешало правящему режиму оказывать Мармону всевозможные знаки внимания и осыпать его наградами. Однако в ответ на демонстративные вызовы Бурбонов широкому общественному мнению ненависть французов, не говоря уже о бонапартистах, к этому человеку только нарастала и достигла своего апогея в июльские дни 1830 года.
Июльская революция 1830 года смела Бурбонов, а вместе с ними и их верного слугу маршала Мармона и поставила крест на его карьере. Лишенный родины разжалованный маршал все последующие годы своей долгой жизни провел в изгнании, всеми отвергнутый и забытый. Намного переживший свое время, он закончил свои дни в полном одиночестве (его семьи давно уже не существовало). Франция так и не простила ему предательства.
Семейная жизнь Мармона не сложилась. В 1798 году, перед отправлением в Египетский поход, он женился на 18-летней дочери швейцарского банкира Гортензии Перрего. Брак темноволосого, смуглолицего бургундца с этой очаровательной брюнеткой оказался несчастливым. Капризная и избалованная особа мало подходила в спутницы жизни бравому генералу. Непонимание, переросшее затем в напряженность отношений между супругами, с годами нарастало. Генерал почти все время был на войне, а молодая генеральша жила своей жизнью. Детей, которые хоть как-то могли бы скрепить этот хрупкий союз, у них не было. К 1812 году семья практически распалась, а спустя еще 2 года супруги окончательно расстались, посчитав невозможным дальнейшее сосуществование под одной крышей. Оба они, каждый в своем одиночестве, прожили еще почти 40 лет. Госпожа Мармон пережила своего мужа на 3 года.
Мармон проявил себя и как военный писатель. Его перу принадлежит объемистый военно- теоретический труд «Сущность военных учреждений», опубликованный в середине 40-х годов XIX века в
