– Неужели? – равнодушно сказал Эдик, оглядывая маленькую Раису с ее высоко взбитой башней на голове и по-кавалерийски изогнутыми ногами.
– Не, не, пусть и не думает. Так он мужик из себя ничего. Пожилой, правда, но еще далеко не бабай. Да вот фамилия у него ни в какие ворота не лезет.
– А какая? – вяло заинтересовался Эдик.
– Загогулин. Что ж это я буду, значит, Загогулина? Не дождет!
Она снова посмотрела на Нюру и сказала решительно:
– Втрескалась! Вот дуреха! Наплачется же! Да что поделаешь! Любовь! Стихийка!
– Типичное чэпе, – промямлил Эдик.
…Спервоначалу Нюре почудилось, что она попала в страну сплошных красавцев. Все горбоносые. Все с тонкими черными усиками. Все с мечтательным и воинственным разлетом бровей. Все с глазами томными и страстными. Все бродят по Приморскому бульвару, то в одиночку, а то скапливаясь целыми гроздьями киногероев. Притом небо синевы невероятной, цветы яркие до судорог. А к тому же рядом море, и на нем миллионы солнечных высверков, и оно их перекатывает, и тушит, и снова зажигает, и расшвыривает пригоршнями, и поджигает ими воздух, и вообще чёрт знает что! И все кругом такое пахучее, что чувствуешь себя как в бутылке с туалетной водой. И от всего этого Нюре тревожно, весело, жутко, празднично.
Она, конечно, первым делом сделала проходку по бульвару. Чудеса! Где у людей липы, там у здешних пальмы. Стоят себе, как ни в чем не бывало, целыми шеренгами вдоль берега и вежливо помахивают широкола-пыми ветками. Нюре даже показалось, что они почтительно вытягиваются при виде ее. И далекое Поварихи-но, грязные дороги, унылые облетевшие кусты, робкие березы, резиновые сапоги, шлепающие по лужам, канава с полупьяными Башкировым и Сизоконем – все это куда-то провалилось, словно никогда и не было.
Нюра села на скамью, заложила ногу за ногу, скрестила руки, глаза опустила и чуть улыбалась, вся такая загадочная.
Так она просидела минут сорок. От напряжения у нее замлела шея, а в руках и ногах щекотно заерзали мурашки. Кроме того, она проголодалась.
Она встала и, с трудом передвигая онемевшими ногами, побрела в ресторан.
В меню, неразборчиво отпечатанном на папиросной бумаге, значились блюда с непонятными названиями. По кафе носились быстрые как вихри официанты. Один из них остановился возле Нюры, такой же молодец, как все они, прямо с первомайского плаката. Она заговорила с ним воркующим голосом, но он – нуль внимания. Она ткнула наугад в меню и через несколько минут ела что-то страшно наперченное и все следила глазами за официантом.
Прошло несколько дней. Нюра ходила на бульвар, как на службу, гуляла под пальмами до изнеможения. Потом шла в ресторан. Там, восхищенно поглядывала на ухаря-официанта, ела, давясь и перхая, что-то до того острое, словно оно было заправлено динамитом. Потом шла на танцплощадку.
В тусклом свете под баян кружились пары. Вокруг сидели зрители. Время было после ужина, они сидели и покойно переваривали пищу, наблюдая танцы.
Однажды от скуки Нюра пошла танцевать с какой-то девчонкой, нескладной, но, видать, заводной. Так и швыряла она глазами во все стороны. Сначала Нюра была за даму. Но девчонка сказала:
– Ой, я не могу за мужчину.
Они переменились местами. Вдруг девчонка вскрикнула:
– Ой, там один на меня смотрит!
Они остановились. Но мужчина подошел не к ней, а к Нюре.
«Не бог весть какой принцесс, но в общем ничего, – подумала Нюра, внимательно разглядывая его. – Ряшка, правду сказать, чересчур желтая и раздутая, как айва. Но ничего, привыкнуть можно…»
Они пошли в ресторан. За ужином Нюра завела светский разговор об Аркадии Райкине, о новых исканиях в области пиджака, о космосе. Мужчина в ответ только хмыкал, нагло рассматривал Нюру и глушил коньяк. Один раз он только рявкнул:
– А ты, часом, не из Улан-Удэ?
И замолк на весь вечер.
Заговорил он только в гостинице. Говорок у него какой-то странный, не акающий и не окающий, а какой то укающий:
– Ну, дувай раздювайся скурей!
– Что вы! Я совсем не такая…
– Вижу кукая. Ты меня, знаешь, не глупи. Зря на тебя хурчи перювел, что ли. Дувай лужись.
Нюра вырвалась и убежала.
У себя в комнате она села за стол и подперла тяжелую голову руками. Ей бы заплакать, да слезы не шли.
На столе стояла пепельница. Нюра схватила ее и шваркнула о батарею. Пепельница взорвалась стеклянными брызгами.
А утром Нюра пошла на станцию, купила билет и поехала домой.
Не знаю, Раечка, что люди видят в том юге? Пальмы? Так они, пожалуйста, есть и у нас в Поварихине, в клубе на кирпичном заводе. А мужики там на юге… Ой, Райка! Какие-то чересчур черные и все какие-то вялые. С нашими русскими разве сравнишь! Нет, какое там! Наши это ж такие специалисты улещивать да обхаживать. Нет, таких обхажеров, как наши русские, других таких нет. А те, южные, перед нашими чистые
