кабиной. Конструкция была установлена на четырех небольших колесах. По рассказу одного из очевидцев, он наблюдал старт такого аппарата осенью 1943 года.
Эти сведения в какой-то мере совпадают с фактами, изложенными в любопытной рукописи, попавшей мне недавно на глаза в читательской почте. «Куда только не забрасывала меня судьба, – писал в сопроводительном письме к ней инженер-электронщик Константин Тюц. – Пришлось поколесить и по Южной Америке. Причем забирался в такие уголки, что лежат, прямо скажу, совсем вдали от туристских троп. С разными людьми приходилось встречаться. Но та встреча осталась в памяти навечно.
Дело было в Уругвае, в 1987 году. В конце августа в колонии эмигрантов, что в 70 километрах от Монтевидео, проходил традиционный праздник – фестиваль не фестиваль, но «гудели» все лихо. Я не большой любитель «этого дела», потому задержался у израильского павильона (уж больно интересная там экспозиция была), а коллега отошел «по пивку». Тут гляжу – стоит неподалеку пожилой подтянутый человек в светлой рубашке, отутюженных брюках и пристально на меня смотрит. Подошел, разговорились. Оказывается, он уловил мой говор, это его и привлекло. Мы оба, как выяснилось, были из Донецкой области, из Горловки. Звали его Василием Петровичем Константиновым.
Потом, прихватив с собой военного атташе, поехали к нему домой, просидели весь вечер… В Уругвае Константинов оказался так же, как десятки, а может быть, и сотни его соотечественников. Освободившись из концлагеря в Германии, подался не на восток, на «инфильтрацию», а в другую сторону, чем и спасся. Помотался по Европе, осел в Уругвае. Долго хранил в памяти то поразительное, что вынес из далеких 41— 43-х годов. И вот наконец выговорился.
В 1989-м Василий умер: возраст, сердце…
У меня хранятся записки Василия Константинова, и, предлагая фрагмент его воспоминаний, надеюсь, что он поразит вас так же, как в свое время поразил меня устный рассказ их автора».
Далее следовала сама рукопись…
Шел жаркий июль 1941 года. Перед глазами то и дело вставали нерадостные картины нашего отступления – изрытые воронками аэродромы, зарево в полнеба от горящих на земле целых эскадрилий наших самолетов. Постоянный вой немецкой авиации. Груды металла вперемешку с искалеченными человеческими телами. Удушающее марево и смрад от занявшихся пламенем пшеничных полей…
После первых схваток с врагом под Винницей (в районе нашей тогдашней главной ставки) наша часть с боями пробивалась к Киеву. Иногда, для отдыха, мы укрывались в лесных массивах. Наконец вышли к шоссе в шести километрах от Киева. Не знаю, что именно пришло в голову нашему свежеиспеченному комиссару, но было приказано всем оставшимся в живых построиться в колонну и с песней маршировать по шоссе к Киеву. Со стороны все это смотрелось так: группа измученных людей в обмотках, с тяжелыми трехлинейками образца 1941 года двигалась к городу. Только успели мы пройти всего с километр. В иссиня-черном от жары и пожарищ небе появился немецкий самолет-разведчик, а потом – бомбежка… Так судьба поделила нас на живых и мертвых. Уцелели пятеро, как выяснилось позднее в лагере.
Очнулся я после авианалета с контузией – голова гудит, перед глазами все плывет, а тут – детина, рукава рубахи закатаны, и грозит автоматом: «Русиш швайн!» В лагере запомнились мне разглагольствования нашего комиссара о справедливости, братстве, взаимопомощи, пока вместе не поделили и не доели последние крошки моего чудом уцелевшего НЗ. А дальше меня свалил сыпной тиф, но судьба подарила мне жизнь – потихоньку я стал выкарабкиваться. Организм требовал еды. «Приятели», в том числе и комиссар, по ночам, таясь друг от друга, уминали собранную днем на соседнем поле недозрелую картошку. А что я – зачем переводить добро на умирающего?..
Потом меня перевели в лагерь Освенцим за попытку побега. До сих пор меня ночами преследуют кошмары – лай немецких овчарок-людоедов, готовых по приказу охранников-эсэсовцев разорвать тебя на куски, крики лагерных старшин-капо, стенания умирающих возле бараков… Страшным сном наваливаются воспоминания, когда в груде полуживых тел и трупов я, заключенный санитар блока выздоравливающих, снова заболевший возвратным тифом, ждал своей очереди в накопителе у одной из печей крематория. Кругом стояла тошнотворная вонь от сгоревшего человеческого мяса. Низкий поклон женщине-врачу, немке (о ней была статья в газете «Известия» за 1984 год), спасшей и выходившей меня. Вот так я и оказался другим человеком, да еще и с документами инженера-механика.
Где-то в августе 1943 года часть заключенных, и я в том числе, была переброшена под Пенемюнде, в лагерь КЦ-А-4, как оказалось, для ликвидации последствий операции «Гидра» – налета английской авиации. По приказу палача – бригаденфюрера СС Ганса Камплера – узники Освенцима стали «кацетниками» полигона Пенемюнде. Начальник полигона генерал-майор Дерибергер для ускорения восстановительных работ был вынужден привлекать заключенных КЦ-А-4.
И вот однажды, в сентябре 1943 года, мне посчастливилось стать свидетелем одного интересного события.
Наша группа заканчивала разборку разбитой железобетонной стены. Всю бригаду увезли под охраной на обеденный перерыв, а я, как повредивший ногу (оказался вывих), остался ждать своей участи. Кое-как мне удалось самому вправить кость, но машина уже уехала.
Вдруг на бетонную площадку возле одного из близстоящих ангаров четверо рабочих выкатили круглый, похожий на перевернутый вверх дном тазик, аппарат с прозрачной каплеобразной кабиной посередине. И на маленьких надувных колесах. Затем по взмаху руки невысокого грузного человека странный тяжелый аппарат, отливавший на солнце серебристым металлом и вздрагивавший при каждом порыве ветра, издал шипящий звук вроде шума паяльной лампы, оторвался от бетонной площадки и завис на высоте примерно пяти метров. Покачавшись недолго в воздухе – наподобие «ваньки-встаньки», – аппарат вдруг как бы преобразился: его контуры стали постепенно расплываться. Они как бы расфокусировались.
Затем аппарат резко, как юла, подпрыгнул и змейкой стал набирать высоту. Полет, судя по покачиванию, проходил неустойчиво. Внезапно налетел порыв ветра с Балтики, и странная конструкция, перевернувшись в воздухе, резко стала терять высоту. Меня обдало потоком гари, этилового спирта и горячего воздуха. Раздался удар, хруст ломающихся деталей – машина упала недалеко от меня. Инстинктивно я бросился к ней. Нужно спасти пилота – человек же! Тело пилота безжизненно свисало из разбитой кабины, обломки обшивки, залитые горючим, постепенно окутывались голубоватыми струйками пламени. Резко обнажился еще шипевший реактивный двигатель: в следующее мгновение все было объято огнем…
Так состоялось мое первое знакомство с экспериментальным аппаратом, имевшим двигательную установку – модернизированный вариант реактивного двигателя для самолетов «Мессершмитт-262». Дымовые газы, вырываясь из направляющего сопла, обтекали корпус и как бы взаимодействовали с окружающим воздухом, образуя вращающийся кокон воздуха вокруг конструкции и тем самым создавая воздушную подушку для передвижения машины…
На этом рукопись обрывалась, но и сказанного уже достаточно, чтобы группа добровольных экспертов журнала «Техника – Молодежи» попыталась определить, что за летающий аппарат увидел бывший узник
