– Что-о?! – многообещающе протянула Варвара, упирая руки в бока.
– Это не я, это Хайям, – мигом стушевался Гвидонов.
– Нечего тыкать мне в нос стишки этого пьяницы и развратника!
– Успокойся, Варенька, – поспешил вмешаться Птенчиков. – Слова Хайяма нельзя воспринимать буквально. Не забывай, что он был
– Ну и что?
– Суфийские братства веками развивали мистическую традицию ислама, предназначенную отнюдь не для каждого. Неудивительно, что суфии выработали свой язык, в котором общепринятые слова наполнены совершенно иным смыслом, непонятным для непосвященных. Если суфий говорит о любви – то это любовь к Аллаху…
– А при чем тут вино?
– Это один из четырех символов, соответствующих четырем формам познания. Первая форма, доступная каждому, – восприятие явлений окружающего мира с помощью разума и пяти органов чувств; символом ее является вода. Вторая – интуитивное познание, без которого немыслимо искусство. Символом второй формы служит молоко, жидкость более питательная. Третий вид познания – опыт пророков и духовных наставников, выраженный в созданных ими учениях; третьим символом называют мед. И наконец четвертая форма – прямое переживание высшей реальности, недоступной ни для органов чувств, ни для интуиции. Божественное озарение, обретение истины, достижение состояния мистического экстаза. И символом этой формы познания служит вино, разрушающее границы человеческого «я».
– Подумать только, – покачала головой Варвара. – Дорогой, так чем ты все-таки предполагаешь заняться в Стамбуле: разыскать Антипова или достичь состояния мистического экстаза?
Егор уже расправил плечи, готовясь ответить достойно, но учитель поспешил переключить разговор на другое:
– Кстати, если вам интересно – я придумал, куда можно деть верблюжье седло. Мы отправим его Мамонову!
Гвидонов едва не поперхнулся от неожиданности, мигом забыв заготовленную речь:
– Что вы, Аркадий сюда не поместится.
– Разве он увлекается ездой на верблюдах? – заинтересовалась Сыроежкина.
– И этих людей называют моими помощниками! Аркадий отнесет его в музей Института, положит на полку и снабдит ярлычком.
– Гениально! – хором признали ученики мэтра по неразрешимым вопросам.
Словом, седло улетело вслед за отчетом о недавних событиях. Егора вновь оставили на посту – караулить Антипова и общаться с ИИИ по поводу опрометчивого обещания, данного Ксюхе, а Варя с учителем отправились по делам милосердия. Сыроежкина хотела проведать перед сном своих малолетних пациентов, Иван же планировал передать жене незадачливого кулинара всю наличность, вырученную от продажи три-нуль-персператора, чтобы та могла погасить его долг и вызволить беднягу из зиндана.
«Tevekkeltu-alallah» – «Мы полагаемся на волю Аллаха»… Геометрический узор квадратными изразцами светло-бирюзового и белого цветов, выложенный мозаикой на панели, венчающей дверной проем. В качестве фона для надписи – голубые изразцы с узором, напоминающим звезды. Высокий человек в костюме художника с одобрением разглядывал стены павильона. Его взгляд скользил по разноцветным плиткам самых разнообразных форм.
– Молодцы, ребята, не зря я столько провозился с ними, когда был здесь прошлый раз, – бормотал он себе под нос. – Освоили темно-синий, голубой, белый, зеленый… – Художник провел рукой по бордюру с цветочным орнаментом, опоясывающему аркаду. – Теперь надо бы поработать над безупречностью глазури, научить мастеров, как добавить рисунку рельефности. И обязательно ввести в цветовую гамму красный! Он придаст отделке помещений яркость и жизнерадостность. Я объясню им технологию изготовления: от ярко- алого до кораллового…
Он вновь коснулся гладкой прохлады стены.
– Жаль, что такое искусство со временем неминуемо угаснет. Кажется, в первой половине восемнадцатого века…
Вздохнув, человек в костюме художника заставил себя оторваться от созерцания изразцов и покинуть павильон. Пройдя по узкому коридору, он отворил низкую дверцу и оказался в небольшом, довольно уютном помещении, выделенном ему для труда и проживания милостью сиятельного султана, Абдул-Надула Великолепного, пришедшего в восторг от продемонстрированных гостем миниатюр.
В глубокой задумчивости художник пересек комнату и остановился у окна. Тесный внутренний дворик был погружен в ночную тьму, и лишь покрытые позолотой купола протянувшейся напротив длинной сводчатой галереи подсвечивались установленными в них фонарями. Где-то там, в темноте, терялась высокая ограда, спускающаяся к самому Босфору.
Пока глаза художника были обращены в ночь, с тонкого листа, покрытого слоем свинцового белила, гуммиарабика и золотой пыли, на него взирали другие глаза – грустные и внимательные. Словно почувствовав этот взгляд, художник обернулся и приблизился к начатой сегодня работе.
– Ну, сиятельный султан, пора приниматься за дело, – произнес он, вглядываясь в тонкое лицо юного Абдул-Надула. Изображение на листе хранило благосклонное молчание. Художник ослабил узел своего вещевого мешка и извлек на свет… голубые шелковые шаровары. Следом явились расшитый золотом халат и затейливо завернутый тюрбан, увенчанный эгретом с бриллиантом невероятной величины. Правда, этот бриллиант был фальшивым… Тюрбан надежно укрыл огненно-рыжие кудри, ямочка на подбородке спряталась под фальшивой бородой, голубые глаза с помощью линз стали карими, а задорные веснушки полностью исчезли под слоем грима. Облачившись в точную копию парадного костюма Абдул-Надула Великолепного, Антипов Антип Иннокентьевич стал практически неотличим от изображенного на миниатюре султана.
Приняв гордый и независимый вид, новоявленный «султан» уверенно пошел переходами селямлика, которые успел неплохо изучить за время своего первого визита во дворец. С тех давних пор убранство помещений успело несколько измениться, однако архитектура осталась прежней, и Антип не боялся, что заплутает. Маршрут его вел к личной сокровищнице султана, расположенной по соседству с так называемым павильоном Священной мантии, где хранились глубоко почитаемые мусульманами реликвии – осязаемые свидетельства жизни Пророка Мухаммеда. Однако священные реликвии Антипова не привлекали – он шел за ценностями другого рода.
Сокровищница султана охранялась тщательно и неусыпно. Но разве придет кому-нибудь в голову преградить путь великому владыке, возжелавшему скрасить неожиданную бессонницу утешительным для взора сиянием бриллиантов? Единственная проблема Антипова заключалась в том, что большинство экспонатов, известных потомкам по историческим свидетельствам, не подлежало выносу. Не взвалит же «султан» себе на спину инкрустированный жемчугом и изумрудами трон или золотой подсвечник весом сорок восемь килограммов, а то и десертный сервиз, украшенный бриллиантами… Следовало брать вещи наиболее компактные, к тому же не вызывающие опасного недоумения у случайных встречных. А лучше – вовсе незаметные постороннему глазу под складками широкой одежды.
Лжесултан обогнул тронный зал, пересек зал ожидания с каскадным фонтаном, установленным так, чтобы шум воды, падающей из одной чаши в другую, заглушал беседу, не предназначенную для любопытных ушей. Равнодушно миновав бронзовую дверь библиотеки, он уже ступил в коридор, соединяющий личные палаты султана с сокровищницей, как вдруг… из-за угла, словно предупреждая о неприятностях, вынырнула зловещая тень, а следом за ней появился многомудрый Осман-Ого, великий визирь султана.
Столкнувшись нос к носу со своим повелителем, Осман-Ого сдавленно хрюкнул и застыл в позе наполовину исполненного реверанса. Антипов устало вздохнул, сдвинул крашеные брови и недовольно произнес:
– Ну, драгоценный визирь, и что ты замер, будто кобыла, наступившая на собственный хвост? Только не вздумай докучать мне сейчас своими доносами, очень спать хочется.
Антипов демонстративно зевнул, и тут почтенного Османа-Ого прорвало:
– Бли… Бли… Близнец! – выдавил он, заикаясь, и, преодолев это ужасное слово, завопил во всю мощь
