чаяниям человека, к его духовной эволюции. Это и определило их незавидную судьбу. Вы можете спросить, почему же Тайное Знание до сих пор остается сокрытым от Западного мира? Разве не в интересах самих Облеченных Знанием просвещать цивилизованные народы? Позвольте, в свою очередь, спросить вас: дали бы вы горящую свечу ребенку, находясь в пороховом погребе? Непостижимые для простых смертных истины с незапамятных времен передавались от одного духовного лидера другому. И до сих пор они хранятся в тайне, ибо в них объяснение всех загадок жизни. И поэтому они – Власть! И горе нам всем, если Тайное Знание попадет в неправедные руки.
Дойл поймал на себе мимолетный взгляд Блаватской, продолжавшей говорить все с той же страстностью.
– Такова наша печальная участь. И даже если мы станем трудиться не покладая рук, стремясь донести хотя бы малую часть этой правды до широкой публики, не стоит надеяться, что наши усилия будут приняты с благодарностью и признательностью. Наоборот. Мы должны быть готовы к тому, что сказанное нами станут отвергать, высмеивать, втаптывать в грязь. Ни один солидный ученый или исследователь не решится отнестись к нашим усилиям хоть сколько-нибудь серьезно. Итак, наша задача – приоткрыть дверь к Знанию, пусть всего вот настолько. – Блаватская показала на пальцах мизерное расстояние. – А следующему поколению ищущих истину, может быть, удастся приоткрыть ее пошире.
Дойлу показалось, что Блаватская обращается к нему одному. Ее взгляд прожигал насквозь, притягивая к себе и завораживая.
– 'А как это сделать?' – спросите вы. Представьте себе, что вы отправились в путешествие в хорошо известную вам страну. Все в этой стране вам знакомо: дороги, реки, города, люди, их нравы и обычаи. В этой стране собрано все, что вы знаете о мире, и, естественно, вы начинаете думать, что это знание и есть суть всего сущего. Но однажды, странствуя по знакомой вам вдоль и поперек земле, вы, к своему изумлению, натыкаетесь на границу с какой-то другой неведомой страной. Этой страны нет ни на одной карте. И самое ужасное, что она со всех сторон окружена неприступными горами, поэтому вы даже не можете увидеть, что там находится. Однако вы полны решимости проникнуть в эту страну. Вы полны энергии и храбры. В общем… как бы это попроще сказать… вы уверены в своих силах. И что вы тогда делаете?
'Взбираюсь на гору', – мысленно ответил Дойл.
Блаватская, будто соглашаясь с ним, кивнула.
– Но помните, – проговорила она, – если тропа вдруг покажется вам непроходимой, или если вас оставят силы, или если смерть покажется неминуемой, не останавливайтесь. Ибо иного пути у вас нет и вы должны покорить вершину. И только тогда, именно тогда вы откроете для себя Новую Страну.
На этой высокой ноте Блаватская закончила свою лекцию. Аплодисменты были редкими – казалось, хлопали из вежливости. Блаватская едва заметно кивнула в знак признательности, не без иронии улыбнувшись, что могло означать следующее: 'Эти аплодисменты не в мой адрес. То, о чем я говорила, принадлежит не мне. Я ценю вашу солидарность и храбрость. Вместе с вами я недоумеваю по поводу той странно парадоксальной и в чем-то комической ситуации, в которую завели нас налги духовные устремления…'
Публика расходилась, большинство удовлетворенные проведенным вечером. Одни загадочно улыбались; на лицах других было написано выражение радостного самодовольства от ощущения собственной открытости миру; третьи выходили из зала, погруженные в размышления; вероятно, этим они будут заняты весь вечер, пока прохладная постель разом не остудит их пыл.
Поджидая Блаватскую, Дойл стоял в стороне, наблюдая за группой экзальтированных слушателей, жаждущих увидеть заезжую знаменитость поближе и обступивших ее плотным кольцом. Помощник Блаватской, молодой человек лет двадцати, раскладывал на столе ее сочинения; их цена была вполне приемлемой для публики.
Вопросы задавали каверзные, хотя и предсказуемые. Ответы Блаватской были остроумны и полны иронии, граничащей с бесцеремонностью. Дойл подумал, что она явно не относится к числу 'проповедников', стремящихся к духовному и финансовому закабалению своих последователей. Блаватской, похоже, не очень нравится быть в центре внимания, и внешний блеск роли учителя, наставляющего своих учеников на путь истинный, оставляет ее совершенно равнодушной. Завидное качество! Она знает, чего хочет, и ее не волнует, как истолковывают ее слова.
– Что вы можете сказать о различных религиях? – прозвучал первый вопрос.
– Ничего. Никаких религий, в сущности, нет. Существует высшая истина.
– Почему вы уверены, что адепты других религий боятся того, о чем вы говорите в своих лекциях?
– Потому что эти люди – фанатичные материалисты.
– Вы считаете, что Иисус не был Сыном Божьим?
– Да, не был. Ибо все мы – сыновья и дочери Бога.
– Можно ли из ваших слов сделать вывод, что Иисус не был святым?
– Как раз наоборот. Следующий вопрос.
– Что вы можете сказать о франкмасонах?
– Как только начинают задавать подобные вопросы, я всегда бываю вынуждена распрощаться. Читайте мои книги. Спасибо, до свидания.
С этими словами Блаватская покинула сцену, пройдя за кулисы. Публика разошлась. В этот момент перед Дойлом возникла невысокая, нарядно одетая дама:
– Доктор Дойл?
– Да.
– Меня зовут Дион Форчун. Елена Петровна хотела бы поговорить с вами. Следуйте за мной.
Дойл молча повиновался. Имя женщины было ему знакомо, она была одним из учредителей лондонской ветви Теософского общества, а также автором нескольких статей по проблемам изотерии. Проходя мимо сцены, Дойл обратил внимание, что примелькавшаяся ему индуска рассматривает книги.
Рукопожатие Блаватской было крепким и дружеским. Она посмотрела на Дойла с тревогой и пониманием:
– Я очень рада встрече с вами, доктор Дойл.
Представив Дойла, Дион Форчун расположилась на стуле у двери. Они находились в тесной гримерной по соседству с котельной, из которой доносился непрерывный гул. Внушительных размеров баул, потертый во время бесчисленных переездов, лежал на столе. В нем заключался весь багаж Блаватской в ее вояжах по свету, ничего лишнего, вещи сугубо необходимые.
После приветствия Дойл подумал, что нужно немедленно сообщить Блаватской о том, что произошло в Лондоне.
– Петрович убили, – выпалил он без всяких предисловий.
Лицо Блаватской заметно напряглось. Опустив глаза, она попросила поведать о случившемся во всех подробностях. Пересказав все в деталях и не удержавшись от собственного комментария, Дойл выложил на стол перед Блаватской коробочку с ядовитыми пилюлями. Внимательно осмотрев и понюхав пилюли, Блаватская покачала головой. Потом предложила:
– Доктор, не хотите выпить? – и достала из баула бутылку. – Это водка, – сказала она.
– А я почему-то думал, что ваше учение запрещает употреблять крепкие напитки, – с улыбкой заметил Дойл.
– По большей части все духовные проповеди – чушь собачья. Нам приходится выживать в этом мире такими, какими мы родились на свет. Я – человек русский и неприхотливый. Водка меня иногда очень выручает. Ваше здоровье, доктор.
Опрокинув рюмку, Блаватская наполнила ее снова. Дойл пил водку маленькими глотками. Дион Форчун к ним не присоединилась.
Блаватская села на стул и достала сигару.
– Вы хотите рассказать мне еще что-то, правда? – спросила она, закуривая.
Дойл благодарно кивнул, признательный за глоток горячительного, который придал ему сил, и заговорил. Блаватская слушала его не прерывая. Лишь однажды она попросила описать как можно подробнее то, как были разложены внутренние органы несчастной проститутки.
– Вы не могли бы нарисовать все это? – попросила она. Дион Форчун подала Дойлу карандаш и листок
