умный, гибкий, хитрый дипломат, ученый и боец. Параллельна с теорией мозг Сая усваивал и новую систему ценностей, в которой в качестве объекта преклонения и восторга Гавону Рен-Барху отводилось второе место после Доктринера.
— Приятной работы, Сай! — пробурчал Гавон и ушел в отсек.
Вечером он выключил гипногенератор. Не хотел перенапрягать мозг своего помощника, да и в этом не было необходимости. Сай уже знал почти все необходимое, а завтрашний курс окончательно затвердит принятую информацию. Мужчины поужинали спокойно, почти не разговаривая. Устаревший Сай отправился к себе в каюту, пожелав Гавону, как это требует земной обычай, спокойной ночи. Космодор кивнул ему в ответ и подумал, что ночь, без сомнения, будет спокойной — половина миссии исполнена, мысли спокойны, снов не будет. Мелькнула какая-то тень, но она быстро исчезла — нет, никаких снов не будет! Он даже не будет приказывать психономатору следить за его сном: это недостойно, это значит, что он все еще испытывает страх, притом без оснований.
Гавон Рен-Барх вошел в свою каюту. И сон встретил его на пороге. Его тело автоматически совершало действия отхода ко сну, а мысли окунулись в уже знакомую темноту. Где-то над ним была та растрескавшаяся, пульсирующая земля, а он падал с нее в пропасть неба. Земля поднялась над ним и Гавон остался один между звездами.
Потом сквозь звезды начали вырисовываться стены пещеры. Удобно устроившись между двумя сталагмитами, за ним следил Сайрас Джеральд. Свет, исходящий из черных глазниц, падал на лицо космодора, который уже знал, каким будет первый вопрос:
«Почему ваша цивилизация порождает так много психических больных, мистер Рен-Барх?».
«Что означает „много“, Сай?».
«Почти у двадцати процентов населения Дарха зарегистрированы резкие отклонения от нормы, мистер Рен-Барх. Это составляет более трех миллиардов человек. Больше, чем все население Дарха триста лет тому назад».
«Ты не можешь знать этого, Сай!»
«Но ты знаешь это, Гавон».
Рен Барх почувствовал, что где-то там, в реальности, его тело уже покоится в кровати, но здесь, во сне, он ощутил прилив ярости:
«Да! Знаю! Знаю, что психономия кастрирует дух! Но что делать с этим духом, если он всегда требует нереальных, абсолютных категорий! Непрестанно ищет вину среди тех, кто правил обществом! Что делать, если сама организация общества делает невозможной свободу духа! Свободу верить в мифы добродетелей и нравственности!»
Голос его стал плотным, почти материальным, словно свинцовые капли, направленные на Сая, но проходящие сквозь него, и только гранитная стена вздрагивала от сверхмощных ударов.
«Что нужно этому духу, Сай? Дружба?! Любовь?! Новые горизонты?! Все это мерзкие иллюзии, Сай! Они могут только испортить наслаждение реальными радостями жизни…»
Последние залпы слов пролетели сквозь загадочно неподвижного Сая и совсем разрушили стену за ним. Она бесшумно распалась и открылась комната. Та самая комната.
Рен-Барх вдруг перестал быть непреклонным космодором и ощутил в себе того молодого двадцатилетнего Гавона — организатора школьных похождений, самого интеллигентного и непокорного воспитанника 517-й Гипнодидактической школы.
Гавон узнал комнату, понял, какие события снова разыграются на его глазах, и ему захотелось умереть. Где-то очень далеко в реальности его тело конвульсивно металось в бесплодных попытках выкарабкаться из сна. Широко открытые, застывшие глаза узнавали эту комнату с кроватью и столом, пьяного парня и красивую обнаженную девушку. ВоспОхМинание о любви к ней превратилось в саму любовь и в невыносимое страдание от цинизма происходящего. Это была женщина, которую он позволил себе любить больше самого себя, а пьяный, с которым она через минуту ляжет — его лучший, единственный друг, последняя возможность веры в дружбу. И сейчас она снова посмотрит на него, Гавона, ледяным презрительным взглядом, как тогда, и отдаст свое тело его другу· и не остановится даже тогда, когда Гавон, подталкиваемый яоследнимш остатками юношеского достоинства, зажжет свет.
Где-то глубоко в сознании все же оставалась часть космодора Рен-Барха, потому что на миг мелькнуло презрение к могуществу сна, тратящего силы на давно прожитое. Но то, что произошло потом, отнюдь не было повторением. Спинка кровати начала вытягиваться и утолщаться, приняла очертания дарха… не просто дарха, а Доктринера — он был значительно моложе, таким, каким он был в первые годы их знакомства. Великий Доктринер наклонился над сплетенными телами. Рассматривал их внимательно и заинтересованно, словно перед ним были инфузории, поведение которых разрешит важную биологическую проблему. Когда в кровати все было кончено, он взглядом подозвал Ее. Девушка подняла голову; в ее глазах засветилось нетерпеливое радостное ожидание, то ожидание, с которым все личные сотрудники Доктринера, в том числе и Гавон, спешили получить следующую задачу от любимого, шефа.
И невероятная догадка пронеслась в мозгу, разрушила преграды между сознанием и подсознанием, между молодым Гавоном и зрелым Рен-Бархом, между спящим и бодрствующим, между сном и действительностью. Происходило то, что происходило не раз перед ним, что он сам много раз совершал при наборе и воспитанив новых космодоров и социотехников. То, что Доктринер шутя называл «облегчением совести от иллюзий», а социотехника ясно сформулировала как «разрушение утопических ценностей». Гавон понял, что должен крикнуть и даже сделал это, но изо рта его выплеснулось пламя, подожгло кровать, Ее, его друга, Доктринера. Остался лишь дым, он принял очертания Сая и сказал…:
— Пора просыпаться, Гавон.
Это был живой и реальный Сай. Он наклонился над' Гавоном и смотрел на него спокойно и приглашающе. Но космодор не хотел вставать. Факт, что он проснулся и сон кончился, на этот раз не принес облегчения. Сон был где-то рядом, сила его заключалась в выводах, оставленных после себя. Гавон испытывал всепоглощающее чувство страха.
«Психономатор!»
В ответ лишь тишина.
«Психономатор!»
— Он не поможет тебе, Гавон, — спокойно сказал Сай.
Рен-Барх окинул его диким взглядом и быстро вскочил. Потребовалось огромное усилие, нет, даже насилие над собой, чтобы возвратить себе хотя бы на миг способность анализировать. Этого быг ло Гавону достаточно, чтобы увидеть, как изменился Сай. Точно. отмеренные движения, сменившие суетящуюся взвинченность вчерашнего и позавчерашнего Сая? Что могло означать это непроницаемое лицо, этот взгляд, похожий на тот, светящийся темнотой взгляд Сая из сна?
— Что это значит? — тихо, едва владея голосом, спросил Гавон. — Кто вы, Сай?
— Человек с Земли, Гавон.
Космодор вскочил с кровати, приблизился к Саю, долго смотрел на него, потом вдруг замахнулся. Целился в челюсть, но рука его ударилась обо что-то невидимое. Рен-Барх вскрикнул от боли. Он сделал еще одну попытку взять себя в руки. Не смог.
— Вы не с Земли, Сай! — вскрикнул он. — Я знаю, кто вы! Вы агент высшей цивилизации! Еще сто лет назад теоретически было предсказано ваше существование. Сто лет мы боялись, что встретим вас. Потом успокоились, вот в чем и наша глупость! А вы ждали, пока мы успокоимся, ведь так! Вы следили за нами…
— Нет, Гавон. Мы за вами не следили. Вы сами сообщили о себе, посылая Станцию-300.
Гавон в шоке опустился на кровать.
— Но в станции не было никакой информации о нас.
— Конечно, вы позаботились о том, чтобы не было информации. Но информация существует на многих уровнях. Даже воздух может рассказать о тебе. Почему ты не стал поэтом, Гавон?
Космодор чуть не поперхнулся от этого неожиданного и нелепого вопроса. Пока он соображал, какой смысл несет в себе сказанное и как ответить, Сай произнес:
— Ты помнишь это стихотворение, Гавон? Ты посвятил его
