Придвигаю кресло и сажусь. Странная привычка — исписанные листы складывать под машинку. А куда же их было складывать? Другого места просто нет. Последний лист начат и не окончен. Он здесь, вместе с копиркой.
Быстро просматриваю несколько страниц. Это обзор, из тех, что ритуально зачитываются на научных советах, нагоняя на присутствующих тоску и заставляя с нетерпением дожидаться конца заседания.
Кладу обзор на старое место под машинку. Наверное Манолов, перед тем, как уйти, писал. Чистые листы здесь, под рукой, журналы — тоже, рядом папки со старыми докладами, из которых иной раз можно почерпнуть полезные мысли, книги для справок…
Стоп, книги для справок!
Вот что меня смущает! Стол завален стопками книг. И одна из стопок, в правом дальнем углу, повернута корешками наружу, а не в сторону сидящего за столом.
Я поднимаюсь и медленно обхожу стол. Так и есть. Открытие не бог весть какое, но интересен сам факт. И ему можно дать по меньшей мере два объяснения. Вот первое: стол завален огромным количеством книг и материалов, на нем царит такой хаос, что, может быть, эта стопка повернута таким образом уже давно. А вот второе: она могла быть повернута и недавно. Даже совсем недавно.
Раз так, значит того, кто рылся в книгах, интересовали не доклады и научные справки, лежащие сверху. Он искал что-то другое. И, кроме того, торопился.
Но и мне надо поторапливаться. Я тоже ищу нечто определенное. Выдвигаю один за другим ящики стола, роюсь в мелочах, ненужных мелочах, которые, вероятно, было просто жаль выбрасывать. Ведь это частицы жизни, с которыми обычно не хочется расставаться, часы и минуты нашего прошлого. Хорошее или плохое, все же это часть нас самих, которая уже никогда больше не повторится.
В самом нижнем ящике мне попадается старая деревянная шкатулка. Она явно болгарского происхождения, покрыта незамысловатым рисунком и уже потрескавшимся на многих местах лаком. Открываю и обнаруживаю в ней лекарства. Достаю флакончики, ампулы, пакетики и внимательно их рассматриваю. Настроение у меня портится.
За окнами ночь, начало одиннадцатого, и Велчева, наверное, уже давно дожидается моего звонка. Я встаю, прошу телефонистку связать меня с номером Велчевой. Мы уговариваемся встретиться в фойе. Через несколько минут я спущусь и буду ее ждать. Она соглашается, но мне мерещится в ее голосе чуть заметное колебание, которому не могу найти объяснения.
Однако с Велчевой мы встретились не в фойе, а прямо в коридоре третьего этажа, где я сейчас нахожусь. Мне надо было закруглиться в номере Манолова, и это отняло у меня несколько дополнительных минут.
Закрывая за собой дверь, я замечаю идущую по коридору женщину. Она оглядывается и останавливается, догадываясь, что кроме меня никому другому в номере Манолова делать нечего. Я подхожу, здороваюсь, называю себя.
Довольно симпатичная. Ей чуть больше сорока, принадлежит к тому типу спокойных, уверенных в себе женщин, с которыми приятно общаться. Темно-каштановые волосы, умный взгляд и предательские морщинки вокруг глаз. Нет и намека на кокетство, держится очень просто и естественно. Серьезная женщина, хорошо знающая себе цену.
Мы обмениваемся общими фразами о смерти Манолова. Я предлагаю, если ей это не покажется неудобным, где-нибудь посидеть и поговорить за чашкой кофе с бутербродами, ибо мой желудок настойчиво напоминает, что обед в самолете был не из самых обильных.
— Нет ничего неудобного, — говорит Велчева. — Где вы предпочитаете? Где потише, или…
Мы подходим к лифту и, пока ждем, я расспрашиваю ее о членах болгарской группы.
— Все мы живем на этом этаже, — объясняет Велчева. — Доктор Стоименов в триста седьмом номере, рядом с Маноловым… В триста четвертом — Катя и Эмилия, наши лаборантки. Эмилия работала с доктором Маноловым и с того вечера просто не может прийти в себя!
Отвечаю преднамеренно банально, в том смысле, что несчастье может случиться с каждым.
В глазах Велчевой читается немой вопрос.
— Мы обязаны расследовать каждый несчастный случай, — добавляю я.
Это действительно так.
В лифте Велчева продолжает:
— Я живу в триста третьем номере, на углу коридора.
Триста третий, триста четвертый, триста седьмой…
Нужно проверить их расположение и узнать, кто живет по соседству. Хотя тот, кто следил за Маноловым, вряд ли бы избрал номер поблизости
Внизу, в фойе, администратор занят заполнением каких-то бумаг и, принимая от нас ключи, одаривает профессиональной улыбкой. Людей у бара стало поменьше.
Строгая церковь залита мерцающим светом электрических ламп.
Наверное, рядом кинотеатр, и вечерний сеанс только что закончился, потому что площадь заполняется густым потоком людей, который постепенно редеет и рассасывается по соседним улочкам.
Мы подходим к закусочной, над входом в которую светит яркая неоновая реклама. После окончания вечернего киносеанса здесь многолюдно.
— Я уже ужинала! — предупреждает Велчева — За компанию выпью только чашечку кофе… без кофеина. Ничего другого.
Понятно, заботится о фигуре.
Я не ужинал, и поэтому нагружаю поднос соответствующим образом. Ждем немного пока освободятся места и усаживаемся за столик. Наши соседи — молодая парочка, не обращающая на нас ни малейшего внимания.
Вокруг шум, вавилонское смешение языков. Если кто-нибудь и следит за нами, то ему придется нелегко. Но и я не должен подавать виду, что хоть чем-то обеспокоен. И вообще мне незачем скрывать встречу с Велчевой.
— У меня к вам несколько вопросов, — обращаюсь я к ней. — Хотелось бы начать с них.
— Пожалуйста.
— Когда вы видели доктора Манолова в последний раз?
— Позавчера. В тот день, когда… он заглянул в нашу лабораторию. Мы поговорили, и он ушел.
— Зачем он приходил?
— Оставить пробы в холодильнике. У меня установлен холодильник с камерой глубокого замораживания, которой пользуются обе лаборатории. Он хранил свои материалы у нас.
— Как он выглядел?
— Как обычно… мрачным. Выпил чашку чая, жаловался, что поздно занялся наукой. Мол, надвигается старость… “Слушай, — говорю, — ну чего ты раскис? Тебе сорок пять. Какая же это старость?” А он молчит.
— И ничего больше не сказал? Например, о том, что собирается вечером ехать в Юргорден?
— Зачем же было говорить об этом? Я и так знала! — удивленно пожимает плечами Велчева.
— Вам было известно? — в свою очередь удивляюсь я.
— Конечно! Он ставил там опыты, вот и ездил каждый вечер. В Юргордене находится наша база гнотобионтов.
Мне приходилось слышать это слово, но не могу припомнить, что оно означает. В свое время таких слов и в помине-то не было.
— Гнотобионты, — объясняет Велчева, — это животные, выращиваемые в стерильной среде, куда нет доступа микроорганизмам. Они используются для специальных иммунологических опытов… Вырастить их — рабский труд!
Один из важных вопросов отпал сам собой. У института база в Юргордене. Обычно такие базы строятся в курортных местах, подальше от загрязненного промышленностью воздуха. Манолов получил разрешение на проведение серии опытов по своей программе и ездил туда каждый вечер в продолжение десяти дней.
— Кто там работает?
