километров, и лететь можно совсем спокойно. Но луна показывалась лишь изредка, в разрывах облаков.
Наконец, шестого октября в двенадцать часов ночи над нами открылось чистое небо. Мы увидели ярко горящие звезды, а на востоке – затухающий серп луны.
Тотчас же мы собрались в кают-компании и принялись изучать ночную синоптическую карту. С запада шел циклон. Борис Львович предупредил, что погода может испортиться.
– Вылететь можно, но возвращение на Рудольф, вероятно, будет отрезано.
Слова Дзердзеевского заставили призадуматься. Солнце светило всего четыре часа, и мы должны были вылететь сейчас, ночью, с тем, чтобы вернуться на Рудольф засветло.
Первым заговорил Молоков. Он советовал воздержаться от полета. Алексеев и Мазурук поддержали его.
– Зачем рисковать еще восемью жизнями?-сказал Мазурук.-Если закроет купол, куда вы сядете?
– Здесь островов много, - ответил я, - не может быть, чтобы все закрыло. В худшем случае мы сядем в бухте Тихой или на острове Карла-Александра.
Спирин присоединился ко мне. Он горячо настаивал на немедленном вылете. Решающее слово оставалось за начальником экспедиции.
Марк Иванович внимательно выслушал всех нас.
– Задание должно быть выполнено, - обратился он к собравшимся.-Раз командир корабля и штурман уверенно говорят, что готовы итти в полет, нужно лететь.
…Трактор «Сталинец» медленно тащил в гору огромные сани, нагруженные людьми. Купол острова был открыт. Костры освещали аэродром. Колеблющееся пламя отбрасывало на снег косые тени от четырех самолетов. На крыше домика стоял небольшой прожектор. Его луч был направлен на флагманский корабль «СССР Н-170».
Как мухи облепили люди огромную заиндевевшую птицу. Вениками сметали снег с металлической обшивки, откапывали лыжи. Механики разогревали моторы. Товарищи двигались и работали молча. Выражение настороженности и тревоги не сходило с их лиц. Уже потом, в дни Великой Отечественной войны, перед отлетом в сложные бомбардировочные рейды я видел такое выражение на лицах многих боевых друзей.
Дзердзеевский то и дело посматривал вверх. Он боялся, что вот-вот облака затянут небо, скроют звезды. Больше чем когда-либо ему хотелось, чтобы его прогноз оказался ошибочным.
На западе горизонт был чист, на востоке чуть-чуть загоралось небо.
Подошел Бассейн:
– Ну как, товарищ командир, летим?
– Летим! Поторапливайся! Надо вернуться засветло.
Началось прощание. Пожимая нам руки, товарищи подолгу всматривались в наши лица, словно стараясь навсегда запечатлеть их в памяти.
– До скорой встречи, друзья!-крикнул я, стараясь вложить в слово «скорой» как можно больше спокойной уверенности.
Взлет ночью на перегруженной машине, весившей 25 тонн, был очень сложен. Машина бежала вниз по склону горы, тяжело набирая скорость. Я вел разбег по прямой, ориентируясь на одну из многочисленных звезд.
После стремительного бега и резких бросков самолет в воздухе.
С необычайной осторожностью делаю большой круг над островом. Мы проверяем работу моторов и приборов. Из глушителей вылетает ровное розоватое пламя.
С черного неба нам ярко светят звезды. Электричество освещает штурманскую рубку и кабину летчика.
Но скоро звезды скрываются за перистыми облаками; облака становятся все гуще – мы попадаем в проходящий севернее Рудольфа циклон.
На восемьдесят четвертом градусе облачность начала сливаться с туманом. Только кое-где виднелись разрывы. Еще немного, и мы наткнулись на непроницаемую стену. Чтобы не терять из виду льдов, пошли под облаками.
Чем ближе мы подходили к полюсу, тем хуже работал магнитный компас. Пришлось держать курс по гирокомпасу, в показания которого нужно было вносить поправки каждые пятнадцать минут. Однако Спирин великолепно ориентировался.
Чем дальше, тем все упорнее надвигались на нас туман и облачность. Видимость была скверная. Нас прижимало все ниже и ниже. Я перешел на бреющий полет. Теперь уже совсем рядом мелькали черные полосы разводьев, стремительно проносились серые ледяные поля. Высотомер показывал сорок метров.
Невольно шевельнулась мысль: «а вдруг придется сесть?» Льдин, подходящих для посадки, здесь не было.
Бассейн крикнул мне в ухо:
– Осторожней! Смотри, за лед зацепишь!
Долго лететь вслепую на перегруженной машине нельзя. Любой ропак может погубить ее.
– Как быть дальше?-обратился я к Шевелеву и Спирину.
Решено попытаться проникнуть к полюсу, а если впереди облачность будет еще ниже, повернуть обратно.
Поверхность льда все еще напоминала ночную тундру – серую, скучную, однообразную. Но через несколько минут в облаках начали открываться просветы. Облачность повышалась. Теперь мы могли прекратить опасный бреющий полет и подняться на высоту трехсот метров. Машина уверенно пошла вперед.
Мы достигли восемьдесят девятой параллели, когда погода снова ухудшилась. Было ниже двадцати градусов мороза. С облаков свисала какая-то густая тяжелая бахрома, и нам без конца приходилось пробивать ее. Я вопросительно взглянул на второго пилота Тягунина.
Он ответил на мой немой вопрос спокойным, уверенным голосом:
– При такой низкой температуре обледенение не грозит. Значит, можно лететь вперед. В крайнем случае прорвемся вверх.
Я молча кивнул ему и подумал: «Хорошо иметь такого помощника!»
Приближался полюс. Внезапно перед нами открылось зрелище непередаваемой красоты.
Небо как бы раздвоилось. Темновишневая и светло-голубая полосы сливались над нашими головами. Первая справа постепенно загоралась на своем пути к горизонту. Ее далекие границы, освещенные лучами уходящего солнца, казались огненно-розовыми. Слева же краски затухали, незаметно переходя в мрачные черно-голубые тона.
С одной стороны – исчезающий день. С другой – надвигающаяся ночь.
В 8 часов 34 минуты я снял перчатку и крепко пожал руку Тягунину. Под нами был полюс.
Где-то недалеко отсюда, может быть, находится сейчас самолет «Н-209»!
Все застыли у окон и люков, пристально вглядываясь в ледяные просторы. Каждый получил точные указания и знал, куда он должен смотреть. Жадно ищущим глазам ежеминутно мерещился силуэт самолета. Но когда мы подлетали ближе, то убеждались, что это трещины или торосистые гряды.
Внезапно Морозов подбежал ко мне с криком:
– Самолет! Я вижу самолет!
У меня заколотилось сердце.
– Где? Где он?
– Там, – указал на правое крыло Морозов.
Я мигом передал управление Тягунину и бросился к окну.
… Какое жестокое разочарование! Я увидел разводье, по форме напоминавшее самолет.
Мы продолжали поиски, летая зигзагами. Каждые десять минут Спирин менял курс. Скоро внизу начали появляться отдельные заряды тумана, закрывавшие скованный льдами океан.
Туман все усиливался. На самолет надвигалась темнота. Мы перестали различать черные змейки разводьев и трещин.
