осыпи земляные по лесам и по рекам, к житию своему, сыпати и устрояти крепкие. И тогда начата собою в премногих местах по всей земли разно жительствовати, якоже и доныне знаки есть градков их и селитв премногих таковых по реке Волхову и по реке Мологе и по славной и превелицей реце Танаису, то есть Волге… и по иным премногим великим и малым рекам, и по высоко раменистым местам, и по езерам, и по многим же лесным и приугодным дубровам и всепрекрасным рощам онии холопи разыдоша и поселишася на тех местах премногих своих, таже и по Каме реке…».{167}
В этой части Сказания явственно слышатся отзвуки более поздних эпох, чем рубеж X–XI вв. «Старии холопи» — это почти наверняка сколок «старинных холопов», т. е. разряда холопов XV–XVI вв.{168} Наименование войска Славена и Руса «старыми холопами» есть несомненный отпечаток военной практики Московской Руси, предусматривающей участие в боевых действиях не только феодалов, но и принадлежавших им холопов.{169} Расселение холопов по Каме, упоминаемое в Сказании, отражает колонизационное движение новгородцев в бассейн Камы, походы ушкуйников, организованных порой в отряды «холопов-сбоев».{170}
Наряду с поздними элементами Сказание сохранило некоторые детали, показавшиеся, очевидно, исследователям второстепенными и потому оставленные ими без внимания. Но в них-то и заключена информация, открывающая древнейший слой исторической памяти, ведущий нас по крайней мере к IX столетию. И тут возникает сомнение насчет холопства враждующих с Новгородом «повстанцев», для которых, оказывается, новгородцы — «свои люди», а не хозяева и владельцы. Такой же «своей» по отношению к мнимым холопам является и земля словенская. Данное обстоятельство никак не вяжется с холопьим статусом населения. Противоречит тому и массовость «холопов», осевших по берегам Волхова, Мологи и других рек, построивших не только грады, но и села.{171} Расселение «старых холопов», по «премногим великим и малым рекам», «возвышенным местам», по озерам, дубравам и рощам живо напоминают картину расселения славян в Восточной Европе, нарисованную летописцем в Повести временных лет.
В Сказании есть выразительный штрих, характеризующий «холопов» как племенную общность. Имеем в виду религиозный аспект их жизни, засвидетельствованный сооружением «идолопоклонных» курганов и холмов, где совершались жертвоприношения. Вместе с тем по части религиозной они составляют с новгородцами некое племенное единство: «И вси убо сии жители новгородстии и старохолопстии из всея словенския земли над мертвыми своими трызны творяху, то есть памяти своя по них содеваху, и могилы превысокия над мертвыми и над именитыми своими, высокия жъ холмы и бугры в память их созидаху, и сыны своя на них от великия жалости и плача своего по ним жряху, и лица своя до кровей своих драху, и смертно на гробех их сами между собою убивахуся…».{172}
Нападение «холопов» на Новгород сходно с межплеменными войнами: «Таже потом паки вси древнии холопи, собравшеся во едино, и въздумавше совет свой таков положша, во еже бы им всем ити на Великий Новгород. И тако утвердившеся и охрабрившеся, идоша и поплениша весь Великий Новград, и новоградцкая имения вся побраша себе, и жены их обругаша, и премного зла по всей земле словенстей содеваху, грабяще и убивающе».{173} Цель похода, задуманного, по всей видимости, на вече («собравшеся во едино, и въздумавше совет свой таков»), очерчена ясно: грабеж, захват имущества и женщин противника, разорение его земли. Перед нами один из эпизодов межплеменных конфликтов, свойственных первобытнообщинному строю, особенно на завершающей стадии его развития.
Межплеменной характер столкновения еще ярче высвечивается в ответных акциях новгородцев, которые «с холопами своими старыми крепкую брань составиша, и грады их и села начаша разоряти, и самех их из всей области новгородцкия и из иных разных всех мест их, из городков и из сел, начаша вон изгоняти от всея земли своея, не дающе им у себя места нигде же, а иных холопей по разным местам начаша всех побивати, и осыпи и валы и вся крепости их начаша повсюду разрушати всею землею своею».{174} С точки зрения рабовладельческих порядков тактика новгородцев совершенно непонятна, ибо, согласно этим порядкам, бежавшие рабы при поимке возвращались своим господам. Здесь же новгородцы поступают по-другому: частью «холопей» они изгоняют, а частью — просто истребляют. Важно подчеркнуть, что новгородцы сгоняют «холопов» «от всея земли своея», т. е. с собственных земель, занятых врагами, причем делают это «всею землею своею», или силами всего племени, а не одних лишь жителей Новгорода, откуда, по Сказанию, «изидоша» холопы. Все выделенные нами нюансы вписываются в предположение о межплеменной сути раздоров, переиначенных поздними сказителями в войну новгородцев с бунтующими холопами. Это предположение хорошо согласуется с этнографическими данными, свидетельствующими о многочисленных столкновениях племен из-за земель и различных угодий. Обыденность такого рода столкновений в жизни первобытных обществ доказана этнографической наукой.{175} Новгородцы выступили против враждебного племени, чтобы восстановить право собственности на принадлежащую им территорию, обозначаемую в Сказании терминами «область новгородская», «пределы новгородские».{176} Надо заметить, что «пределы новгородские» вычленяются из «земли словенские», куда входили «места пустая» и «дебри непроходимые». {177} Мы видим в этом указание на племенную, освоенную новгородцами территорию, находящуюся в их непосредственной собственности, и на пустующие земли, составлявшие собственность всего союза словенских племен. В Сказании как бы ненароком схвачен фрагмент структуры землевладения в первобытном обществе, воссозданной на примере древних германцев Ф. Энгельсом: «Каждое племя оседало на новом месте не по прихоти и не в силу случайных обстоятельств, а в соответствии с родственной близостью соплеменников… Более близким по родству крупным группам доставалась определенная область, в пределах которой опять-таки отдельные роды, включавшие определенное число семей, селились вместе, образуя отдельные села. Несколько родственных сел образовывали „сотню”… несколько сотен образовывали округ… совокупность этих округов составляла самый народ. Земля, на которую не притязало село, оставалась в распоряжении сотни; то что не попадало в надел сотни, оставалось в ведении всего округа; оказывавшаяся и после этого неподеленной земля — большей частью очень значительная площадь — находилась в непосредственном владении всего народа».{178} В распоряжение «всего народа» поступали незанятые, бесхозяйные, по выражению Ф. Энгельса, земельные массивы.{179} На языке же нашего Сказания — это «пустые места» и «дебри непроходимые».
Таким образом, первоначальная основа Сказания о холопьей войне заключала, по всей видимости, повествование о межплеменной борьбе среди северо-западных словен за главенствующую роль в образующемся племенном союзе. Это был процесс консолидации ильменских словен в рамках объединения родственных племен, предшествующий образованию новой союзной организации, включавший помимо словен и другие племена, в том числе иноязычные. Возникновение последней относится приблизительно к середине IX в. Значит, межплеменные стычки, отраженные Сказанием, и формирование союза ильменских словен, следует отнести к несколько более раннему времени. Впоследствии предание о внутренних войнах у словен подверглось переработке с введением в него холопьего мотива, а затем и этот мотив был окрашен в тона, связанные с эпохой колонизации новгородскими словенами Поволжья и Прикамья, с временами удалого ушкуйничества, активными деятелями которого выступали не только свободные новгородцы, но и холопы. Отсюда, быть может, пошло «охолопливанье» начального сюжета Сказания. Впрочем, есть возможность объяснить появление холопов в рассматриваемом памятнике с помощью стародавних обычаев и нравов. Вспомним, что «примученные» племена поставляли победителям рабов, платили различные дани. Положение покоренного племени или общины было ущербным с точки зрения представления древних о свободе. Поэтому киевляне, привыкшие повелевать Новгородом, презрительно называли новгородцев плотниками, удел которых «хоромы рубить» своим господам.{180} Но особенно красноречивы слова ростовцев, третировавших владимирцев как жителей подчиненного им пригорода: «Пожжем и попалим град Владимерь весь, и посадим в нем посадника своего; те бо суть холопи наши, каменосечци, и древодели и орачи, град бо Владимерь пригород наш есть Ростовскиа области».{181} Не исключено, что холопы вошли в Сказание под воздействием подобного рода исторических переживаний. Все это убеждает нас в том, что Сказание о холопьей войне может служить источником, освещающим отдельные моменты межплеменной борьбы в союзе ильменских
