словенах предваряет сообщение об уплате только им дани, то в Повести временных лет перечень получателей дани расширен: «И устави дани Словеном и Кривичем и Мерям». {51}
Б. Д. Греков резонно подчеркивал различие терминологии, обращенной к словенам, кривичам и мери, с одной стороны, и к древлянам, северянам и радимичам — с другой. В первом случае употребляется термин «устави», а во втором — «возложи». Но вывод отсюда он сделал ошибочный, полагая, будто Олег, обязав («устави») словен, кривичей и мерю платить дань, поступал как «правитель государства», определяющий повинности своих подданных.{52} Слово «уставити» в древнерусском языке было многозначным: установить, постановить, положить, назначить, определить, устроить, водворить порядок, уничтожить, отвратить, отвлечь.{53} Мы считаем, что словосочетание «устави дани» надо понимать не в смысле «точно определять, узаконивать, водворять порядок», как это делает Б. Д. Греков, а в значении положить, назначить. Стало быть, Олег повелел выдать дань тем представителям северных племен, которые приняли участие в походе на Киев и обеспечили ему победу, т. е. словенам, кривичам и чуди (западной веси).{54} Получили дань и варяги, вошедшие в состав Олегова войска. То была, вероятно, единовременная дань, или «окуп», контрибуция. Варягам же, кроме того, князь назначил ежегодную дань в 300 гривен, которая поступала к ним из Новгорода в качестве платы за мир.{55} Разумеется, это было предпринято не вопреки воле новгородцев, а с их согласия, поскольку прекращение варяжских вторжений соответствовало их интересам. Олег ограждал от нападения варягов не себя,{56} а новгородских словен, действуя как представитель Новгорода, но не как правитель Киева.
Таким образом, наш взгляд на существо событий, связанных с вокняжением Олега в Киеве, в корне отличен от общепринятого. Повторяем, словене и их союзники по межплеменному объединению получили дань как победители, посадившие своего князя на киевский стол. Об этом и рассказывали древние летописи. Однако летописцы XV–XVI вв. перекроили старые тексты, исказив суть того, что произошло в Киеве. Далекую от исторической правды версию приняли историки XVIII–XIX вв., а потом — и современные исследователи.{57} Свою тут роль, по-видимому, сыграли осознанные или неосознанные политические мотивы, возникшие в результате успехов создания единого Русского государства и последующего роста Российской империи. На фоне центростремительных процессов дань, уплачиваемая столичным Киевом периферийному племени словен, не говоря уже об иноязычной чуди, могла явиться какому-нибудь добропорядочному историку разве лишь в страшном сне.
Продолжим, однако, наблюдения, касающиеся отношений Олега со словенами. Мы видели, что они строились на несколько иной основе, чем господство и подчинение. Летописец, завершая рассказ о покорении Олегом восточнославянских племен, сообщает: «И бе обладая Олег поляны, и деревляны, и северяны, и радимичи…»{58} На первый взгляд может показаться неожиданным появление полян среди «примученных» племен. Но захват власти в Киеве Олегом с помощью войска словен, кривичей и чуди означал, по существу, завоевание, определившее стиль отношений князя (во всяком случае, сначала) с местным населением, характеризуемый словом «обладати», подразумевавшим владение, властвование,{59} т. е. насильственную власть. Поляне оказались под пятой этой власти.{60} Тем многозначительнее представляется то обстоятельство, что словене, помогавшие Олегу завоевать Киев, в перечне подвластных ему племен опущены. И это — не обмолвка.
Отправляясь в поход на Царьград, Олег взял с собой «множество варяг, и словен, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, яже суть толковины…».{61} Среди племен, составивших рать киевского князя, первыми названы варяги, словене, чудь и кривичи, являвшиеся, судя по всему, ударной силой войска. Недаром Олег выделяет словен, о чем заключаем по некоторым летописным сведениям, хотя и легендарного свойства. Собираясь в обратную дорогу, Олег будто бы сказал: «Исшийте парусы поволочиты руси, а словеном кропиньныя». И вот «воспяша русь парусы паволочиты, а словене крапиньны, и раздра а ветр; и реша словени: „Имемся своим толстинам, не даны суть словеном пре паволочиты”».{62} Несмотря на насмешливый тон концовки легенды, обработанной, а возможно, и сочиненной киевлянином-летописцем, словене в ней пользуются особым вниманием со стороны Олега.
Иные смысловые оттенки находит в эпизоде с парусами Е. А. Рыдзевская, где, по ее мнению, «Русь занимает выгодное положение, а „словене” оказываются обиженной стороной. Но является ли это результатом противопоставления славян именно варягам? Термином „словене” летопись, повествуя о событиях IX–X вв., называет новгородцев; Русь, если рассматривать этот термин как географический, обозначает Киев, Чернигов, Переяславль, т. е. южную территорию восточных славян. В летописном рассказе о парусах, противопоставляющем Русь словенам в ущерб этим последним, вся, так сказать, соль заключается в более выгодном положении не варягов по сравнению со славянами, а Руси по сравнению с новгородским Севером, Руси в смысле зарождающегося Киевского государства с его обширными причерноморскими связями и с той руководящей организацией, которая стояла во главе его и вела сношения с Византией».{63} Е. А. Рыдзевская не заметила того, что русь и словене в летописном рассказе не столько противопоставляются друг другу, хотя определенная дистанция между ними обозначена, сколько отделяются от остальных участников похода, выдвигаясь как бы на передовые роли. Истолкование термина «Русь» в географическом ключе — натяжка, чреватая нелепостью, если строго следовать словам Е. А. Рыдзевской: Киев, Чернигов и Переяславль на парусах. Осторожнее высказывается Д. С. Лихачев: «Рассказ о парусах Руси и словен носит все признаки фольклорного происхождения. По-видимому, под словенами разумеются в нем новгородские словене. Кто точно разумеется в этом рассказе под „Русью”, решить трудно (киевляне ли, дружинники князя или русские в целом?). Во всяком случае, рассказ этот скорее всего отражает недовольство новгородцев, подчеркнувших свое невидное положение в войске Олега, простоту и суровость своего походного быта».{64} Если рассуждать методом исключения, то прежде всего должны отпасть киевляне, поскольку участников похода летописец называет не по городам, а по племенам. Киевляне у него покрываются словом «поляне». Не подходят здесь и «русские в целом», поскольку совершенно непонятно их соотношение со словенами. Приняв такое толкование, мы должны исключить словен из «русских в целом». Остается княжеская дружина, которая, как нам думается, и скрывалась за обозначением «русь». В плане полемики с Д. С. Лихачевым надо сказать, что новгородцы едва ли имели основание быть недовольными своим «невидным положением в войске». Олег выделил их из общей массы воинов вместе с дружиной, именуемой русью, что как раз свидетельствует о видном их положении в войске… Об этом же говорит еще одна немаловажная деталь: «Царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте заходивше межы собою, целовавше сами крест, а Олга водивше на роту, и мужи его по Рускому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир».{65} Как показывают разыскания специалистов, культ Перуна был распространен преимущественно в южных областях восточнославянской территории, а Волоса (Велеса) — в северных.{66} Об отправлении культа Волоса в Новгородской земле свидетельствуют многочисленные факты, относящиеся к личным именам в новгородских летописях и грамотах, а также к топонимике.{67} Упоминание в формуле присяги двух божеств (Перуна и Волоса) вполне оправдано, поскольку в походе Олега «на Грекы» участвовали как южные, так и северные восточнославянские племена. Клятва приверженцев Перуна и Волоса осуществлялась на условиях равенства. Можно предположить, что к заключению договора Олега с греками были причастны и словене как главное племя северо-западного межплеменного союза, военную мощь которого князь использовал в войне с Византией. Нашему предположению, казалось бы, противоречит отсутствие Новгорода в перечне городов, на которые Олег «заповеда дати уклады».{68} Д. С. Лихачев находит в этом подтверждение «невидного положения» новгородцев в войске Олега.{69} Не будем забывать, что договоры Руси с греками сохранились в составе Повести временных лет, написанной в Киеве. Статьи договора 907 г., трактующие об «укладах», летописец дает в пересказе, о чем свидетельствует фраза «и на прочаа городы», которая вряд ли могла быть внесена в соглашение из-за
