скрывающей его подлинные замыслы.
Всеволод, как мы знаем, «одарив бещисла» новгородцев, отпустил их в Новгород, а с собою «поя сына своего Костянтина и посадника Дъмитра, стреляна подъ Проньском», да «вятьших» семь человек.{72} Это, конечно, вынужденная мера, обусловленная тревогой за судьбу посадника Дмитра с приятелями и собственного сына, возбудивших недовольство новгородской общины. Князь показал свое истинное отношение к посаднику Дмитру. И то было отношение покровительства, а не вражды. Иначе Всеволод попросту бы выдал Дмитра новгородцам.
Характерно и другое: Всеволод «поя» с собою помимо Дмитра и «вятьших» мужей еще и своего сына Константина, являвшегося в тот момент новгородским князем. Константину, как и Дмитру, опасно было возвращаться в Новгород, и он укрылся под отцовским крылом. Ответственность за насилия, творимые Дмитром, ложилась, стало быть, и на Константина. Такое могло быть лишь при условии, когда князь и посадник действовали заодно.{73} Вот почему Всеволод послал в Новгород Святослава, а не Константина.{74}
Расположение Всеволода к посаднику Дмитру и его окружению проявилось и по окончании волнений 1209 г.: изгнанных из Новгорода посадничьих детей и остальных родственников князь приютил у себя. В. Л. Янину же видится совсем иное. Святославу Всеволодовичу, сменившему Константина Всеволодовича, «были переданы для заточения у Всеволода все родственники Дмитра. Примечательна следующая деталь. Новгородцы целуют Всеволоду крест в том, что они не хотят держать у себя детей Дмитра и прочих его родственников. Крестоцелование указывает еще раз на Всеволода как на одного из главных инициаторов свержения Дмитра Мирошкинича. Всеволод отводит от себя обвинения в этой инициативе, которые могут возникнуть в будущем».{75} Толкуя летописный текст, В. Л. Янин допускает неточность. В летописи говорится: «И целоваша новгородци честьныи хрест, око „не хочемь у себе дьржати детии Дмитровыхъ, ни Володислава, ни Бориса, ни Твьрдислава Станиловиця и Овъстрата Домажировиця”; и поточи я князь къ отцю…»{76} Трудно понять, из чего В. Л. Янин заключил о целовании новгородцами креста князю Всеволоду. Летописец сообщает о крестоцеловании на вече безотносительно к Всеволоду. Этот акт надо понимать как взаимную присягу, клятву новгородцев друг другу, а отнюдь не как обязательство перед Всеволодом. {77} Новгородцы поклялись на вече быть едиными в своем решении относительно родичей Дмитра, подвергнув их изгнанию. Здесь мы наблюдаем нечто подобное античному остракизму.
Вряд ли изгнанные были отправлены во Владимиро-Суздальскую землю для заточения. Правда, на это, казалось бы, намекает летописное «поточи». Однако слово «поточити» в древнерусском языке значило не только сослать в заточение, но и просто изгнать, а также отослать или отправить.{78}
Итак, имеющийся в распоряжении исследователя летописный материал не дает оснований считать Мирошкиничей лидерами враждебной Всеволоду группировки новгородских бояр. Поэтому во время правления Мирошки и Дмитра никакого «двоевластия» князя и посадника, вопреки мнению В. Л. Янина, не существовало. Нет причин говорить и о наступлении на княжескую власть в Новгороде при этих посадниках, о превращении посадничества в антикняжескую организацию.{79}
Нельзя преувеличивать роль Всеволода в движений новгородцев 1209 г. Эта роль определяется лишь тем, что посадник Дмитр Мирошкинич в своих беззакониях пользовался поддержкой и помощью князя Константина, присланного Всеволодом в Новгород. В остальном же корни конфликта уходили в местную почву, на которой складывались отношения новгородской общины с представителями общинной власти, в частности с посадниками.
Дмитр Мирошкинич, как явствует из летописных известий, преступил дозволенное. Однако едва ли справедливо называть его «самовластным распорядителем в Новгороде», подозревать в стремлении «к неограниченной автократии», установлении «семейной олигархии», именовать правление Дмитра «деспотическим».{80} Эти характеристики, страдая модернизацией, противоречат существу новгородской политической системы с ее непосредственной демократией и высшей властью, воплощенной в народном собрании — вече.{81} Кроме того, посадничество Дмитра оказалось кратковременным.{82} Уже поэтому посадник был не в состоянии достичь вершин «самовластья», на которые возводят его современные историки. Чем провинился Дмитр Мирошкинич перед новгородцами?
Дмитр вместе со своею «братьею» повелел у новгородцев «серебро имати», по волости кур брать,{83} с купцов «дикую виру» взимать. Принуждал он также «повозы возить». Социальный смысл этих насилий не вызывает сомнений. Но для того чтобы разобраться в этом, надо вспомнить, где и кем были предъявлены обвинения, обращенные к Дмитру Мирошкиничу. Мы знаем, что это случилось на вече, которое состоялось по возвращении новгородского ополчения из рязанского похода в волховскую столицу. Состав ополчения определил состав веча: в нем участвовали широкие круги населения самого Новгорода, пригородов, всей новгородской волости, т. е. городские и сельские жители. На вече сошлись свободные люди. Иначе и быть не могло, поскольку вече — это народное собрание. Данное обстоятельство имеет принципиальное значение. Оно означает, что в лице Дмитра с приятелями и участников веча выступали не представители класса феодалов и феодально-зависимых, а пришедшие в столкновение группы охваченной социальным брожением новгородской общины. Следовательно, перед нами не классовый конфликт, а внутриобщинный.
Обвинения, высказанные в адрес посадника Дмитра, могли исходить из различных слоев новгородского общества.{84} Но сформулированы они от всей вечевой общины. В них нет какой-либо особой предпочтительности или большей силы одного обвинения по сравнению с другим. И едва ли стоит утверждать (как это делает М. Н. Тихомиров), что в упомянутых «обвинениях чувствуется раздражение в первую очередь новгородских купеческих кругов».{85} Правда, затем М. Н. Тихомиров, рассуждая о собирании «серебра» среди новгородцев, усматривает в нем «самое первое и, видимо, главное обвинение против Дмитра».{86} К сожалению, с помощью имеющихся у нас сведений трудно разгадать существо названного побора. Вероятно, речь надо вести о каком-то дополнительном, возможно, чрезвычайном сборе «серебра» с жителей Новгорода.{87} Не исключено также и то, что собранное «серебро» Дмитр употребил не столько на общественные нужды, сколько для собственного обогащения. «Серебро», взятое у новгородцев, являлось, по всей видимости, неким подобием единовременного налога,{88} порожденного публично-правовыми, а не рентными отношениями. Вот почему его взимание нельзя истолковывать как проявление усиления феодального гнета.{89}
Довольно примитивным выглядит побор курами, затеянный Дмитром «по волости». Размышляя по этому поводу, М. Н. Тихомиров писал: «Но что значит „брать кур”? Некоторое количество кур обычно входило в состав того, что получали князья и их представители в деревнях в качестве подати или приношения. По данным краткой редакции „Русской Правды”, вирник получал по двое кур на день. В 1289 г. Мстислав Романович наложил на жителей Берестья „ловчее” — по 20 кур со всякой сотни, заменив для горожан натуральную подать деньгами. Следовательно, в требовании брать по волостям кур не было ничего неожиданного, так как поставлять определенное количество кур входило в обязанности сельского населения. По-видимому, новость была в том, что, во-первых, количество кур, собираемых по волостям, было несоразмерно повышено и, во-вторых, эта повинность населения давала место для различных злоупотреблений в сельских местностях…»{90}
Полагаем, что приведенные М. Н. Тихомировым примеры взяты неудачно. Краткая Правда, определяя недельный рацион вирника, упоминает помимо прочего и двух кур, выдаваемых ему ежедневно общиной, где собиралась вира. Такой порядок был установлен еще Ярославом: «То ти урок Ярославль». Вирник — княжой муж, занятый сбором судебных пошлин и штрафов, во время которого он кормился, находясь на довольствии населения градов и весей, обязанного князю этими платежами. Кроме кур, между занятиями вирников и делами Дмитра нет ничего общего. Что касается князя Мстислава, то он повелел брать с каждой сотни, тянувшей к Берестью, по два десятка кур в наказание «за коромолу» берестян, засвидетельствовав тем самым чрезвычайность случая.{91}
Произведенные М. Н. Тихомировым сопоставления никак не наводят на мысль, будто кур по
