казалось, уже неизбежную смерть. Во всем этом нельзя не видеть проявления языческих нравов. У древних народов на руководителях общества лежала обязанность не только вызывать дождь, живительный для посевов, но и прекращать его, когда избыток влаги губил урожай.{19} Мы не хотим сказать, что архиепископ, в частности Арсений, пользовался среди новгородцев репутацией мага, управляющего погодой. Говорить так — значит чересчур архаизировать идеологию и быт новгородской общины. В эпизоде изгнания Арсения языческие обычаи хотя и отразились, но в модифицированной, смягченной форме. В глазах народа архиепископ Арсений, конечно, не колдун, разверзший хляби небесные, а плохой человек, неправдой получивший высшую духовную и правительственную должность, отчего в Новгородской земле установилась скверная погода, чреватая голодом. В этом и заключалась главная вина архиепископа Арсения, как ее понимала «простая чадь», в сознании которой язычество продолжало жить, несмотря на длительное воздействие христианства. Подъему языческих настроений способствовали народные бедствия (голод прежде всего) и агитация волхвов — мучеников за старую веру.
В современной исторической литературе языческая подкладка событий, связанных с изгнанием архиепископа Арсения, до недавнего времени оставалась незамеченной.{20} Некоторые историки к тому же смещают акценты летописного рассказа об этом изгнании. Так, В. Л. Янин считает, что Арсений был лишен кафедры по обвинению в незаконном избрании и сговоре с князем.{21} По мнению Н. Л. Подвигиной, новгородцы, свергая Арсения, обвинили владыку в том, будто он «выпроводил Антония, а сам сел на его место, подкупив князя».{22} Согласно А. С. Хорошеву, «изгнанию Арсения способствовало не только (а вероятно, не столько) дождливая погода, сколько то, что он сел на владычный стол, дав взятку Ярославу».{23} Едва ли кто станет возражать против того, что занятие архиепископского стола Арсением посредством «мзды» князю Ярославу, осуждалось новгородцами. Но решающим обстоятельством для «простой чади», согнавшей Арсения со стола, являлись не сговор с князем и мздоимство, а дурная погода, предвещающая неурожай и голод. Люди искали объяснение этой напасти и не без влияния волхвов, возбудивших старые верования, нашли его в арсенале языческих представлений. Стало быть, не «мзда» подвела Арсения (при занятии духовных должностей она применялась на Руси сплошь и рядом{24}), а дождливая погода, разбившая надежды «простой чади» на урожай. Мотив о «мзде», таким образом, являлся сопутствующим, но никак не основным.
Вместо изгнанного Арсения архиепископом, как мы знаем, снова стал Антоний, к которому были приставлены два человека — Якун Моисеевич и Микифор щитник. По этому поводу Л. В. Данилова замечает: «После возвращения Антония на кафедру произошел беспрецедентный в новгородской истории случай — власть архиепископа была ограничена представителями посада. Поставленные при архиепископе Якун Моисеевич и Микифор Щитник, без сомнения, принадлежали к верхушке посада».{25} Полагаем, что сомнений все-таки не избежать. Правда, о Микифоре можно судить более или менее определенно: прозвище «щитник» как будто указывает на принадлежность к ремесленным кругам новгородского общества.{26} О социальном же положении Якуна Моисеевича приходится только догадываться. Л. В. Данилова относит Якуна к верхушке посада. Несколько иначе думает М. Н. Тихомиров. «Имя Якуна Моисеевича, — размышляет он, — не дает никаких указаний на его социальное происхождение, разве только указание на его отчество в какой-то мере может свидетельствовать о его относительно выдающемся общественном положении, хотя и этот признак является мало существенным».{27} Н. Л. Подвигина усматривает в Якуне боярина.{28} Как бы там ни было, ясно одно: Якун и Микифор — ставленники «простой чади».
Возводя на архиепископский стол Антония, новгородцы уповали на перемены к лучшему. Взгляд на Антония как способного принести благо новгородской общине нашел своеобразное отражение в «Пророчестве Варлаама Хутынского». Однажды игумен Варлаам отправился «в великий Новъгород ко архиепископу Антонию», чтобы получить благословение у владыки. «Архиепископ же заповеда преподобному Варлааму, паки с неделю помедлив, приехать к себе не о каких духовных делех побеседовати».{29} Тот отвечал Антонию: «Буду у твоей святыни благословития на первой неделе петрова посту в пяток на санех». Антоний не поверил («в сумлении бысть») тому, что сказал ему Варлаам. Но вот настал день свиданья, и накануне в ночь «паде снег велик в пояс человека или болши и мраз велик». Варлаам, как и обещал, приехал к архиепископу на «санех». Антоний впал в уныние: «Нача тужити о хлебе». Святой старец утешил владыку и предсказал благодатное тепло. По его пророчеству «теплота велика бысть, и растая снег, и упои землю, и увлажи яко же дождевную тучу». В ту пору рожь цвела, но «цвету не прибило мразом», тогда как «в корени ржаном множество червей» померзло. В результате созрел обильный урожай плодов земных.{30} Благодарные новгородцы установили праздник в честь Варлаама, приурочив его к пятнице первой недели петрова поста. И если природа вновь грозила неурожаем, новгородцы взывали о помощи к Варлааму.{31} В. Т. Пашуто так (и, по нашему мнению, правильно) формулирует одну из главных идей памятника: «Следовательно, если просуздальский Арсений „нес” новгородцам неурожай, то, благодаря другу Антония Варлааму, „угобзение велико бысть всем плодом земным”».{32} А это в конечном счете означает, что и сам Антоний являлся источником всяческой благодати: ведь именно при нем земля плодоносила щедро.
Посажение вместе с Антонием двух «мужей» новгородских — факт красноречивый. Он свидетельствует о том, что люди тех времен видели в должности архиепископа не только должность чисто духовную, но и мирскую, общественную. На Якуна Моисеевича и Микифора щитника возлагалась, судя по всему, обязанность изыскания средств для снабжения нуждающихся продовольствием. Само назначение этих «мужей» в качестве «приставников» к архиепископу указывает на то, что они должны были обратить свои взоры в первую очередь на житницы дома святой Софии,{33} богатства которого представляли собой отчасти общественное достояние, страховой фонд новгородской общины, подобно храмовым богатствам древних обществ. Возможно, меры, предпринимаемые Якуном и Микифором, натолкнулись на саботаж некоторых хозяйственных агентов владычного дома. Массы опять всколыхнулись, и теперь уже весь Новгород пришел в движение. Новгородцы «поидоша с веца в оружии на тысячьского Вяцеслава, и розграбиша двор его и брата его Богуслава и Андреичев, владыцня стольника, и Давыдков Софиискаго, и Судимиров; а на Душильця, на Липьньскаго старосту, тамо послаша грабить, а самого хотеша повесити, но ускоци к Ярославу; а жену его яша, рекуче, яко „ти на зло князя водять”; и бысть мятежь в городе велик».{34} Вскоре Вячеслав был смещен с должности тысяцкого. Произошла замена князя и посадника.{35} Следовательно, все высшие должностные лица Новгорода (архиепископ, князь, посадник, тысяцкий) получили, выражаясь современным языком, отставку. Это и понятно, ибо народ, отягощенный грузом языческих верований и представлений, причину бед людских искал в правителях. Разумеется, мы не хотим свести все к языческим обычаям и нравам. Определенную роль в рассмотренных нами событиях играла политическая борьба правящих группировок за власть и материальные выгоды, сопряженные с этой властью. Однако политические страсти, бушевавшие в Новгороде, не должны заглушать нашего восприятия языческих побуждений в поведении новгородцев. И наивно изображать дело так, будто народные массы лишь коснели в языческих «предрассудках», а враждующие партии князей и бояр эксплуатировали «темноту» масс, ловко используя ее в своих эгоистических целях.{36} Язычество не было чуждо и сознанию знатных новгородцев. Дух язычества еще влиял на их мироощущение.{37}
В новгородской «встани» 1227–1229 гг. участвовали, очевидно, и волощане, жившие в селах. Город в Древней Руси был органически связан с деревней. Поэтому сельские проблемы живо интересовали горожан, а городские — селян. Повторяем, город и село в Киевской Руси представляли собой единый организм.{38} Это и предполагает участие новгородцев-селян в событиях 1227– 1229 гг. Однако, говоря так, мы не хотим сказать, что «мятеж» распространился на сельские местности, охватив, как считают М. Н. Тихомиров, Л. В. Данилова и Н. Л. Подвигина, феодально зависимых крестьян — смердов.{39} Какие данные привлекают названные авторы для подтверждения своих предположений? Они ссылаются на требования новгородцев, предъявленные князю
