воздух сквозь зубы, как кипяток.
Дует раскалённый ветер, но розовую гладь не морщат волны. Блики солнца не вспыхивают в розовой воде. Даже небо не отражается: наоборот, кажется, что розовая гладь отражается в небе. Всё растворилось в розовом сиянии. И только по белым берегам, посвистывая и извиваясь, несутся смерчи- вихри, словно белые привидения. Конечно же, это мираж! Всё впереди неверно, загадочно и непонятно. Дали дрожат, плывут и струятся. Колышется жаркая розовая мгла. Кисельное море, молочные берега…
Сказочные птицы проплывают над головой. Они похожи на длинные палки с крыльями посредине. Белые палки с красными крыльями, как будто бы палки летят и горят!
Это летят розовые фламинго: вытянуты вперёд длинные шеи, вытянуты назад длинные ноги, вспыхивают посредине красные крылья. Кто бы мог думать, что яркий розовый цвет их перьев может быть и защитным! Везде на чужбине — на фоне зелёных тростников, на фоне синего неба — фламинго заметны издали. И только тут, на их родине, становится понятным их розовый цвет.
С тихим гоготом пролетают розовые птицы над головой и сразу же растворяются в розовом мареве. Голоса их несутся со всех сторон, но розовых птиц не видно над розовым морем.
Я шагаю с берега в воду, но вдруг нога упирается во что-то твёрдое и хрустящее! Сапог продавливает розовую корочку, как наст, как тонкий ледок. А из проломов на розовую чистую гладь выплёскивается чёрная жижа.
Нет, впереди не мираж. Впереди равнина, покрытая розовой коркой соли. Видно, совсем недавно тут было солёное озеро. Оно и сейчас ещё сохранилось где-то за горизонтом; туда и летят на гнездовье фламинго. Но мелководье иссушила жара, корка соли покрыла дно. Под коркой чёрный вонючий ил. Я ломаю нежную корку, а чёрная жижа под ней чавкает, булькает и сопит. Ноги вязнут всё глубже и глубже. Хлюпь засасывает, разевая чёрный рот с солёными розовыми губами. Обманчив этот розовый свет. Чёрная трясина подстерегает неосторожного путника.
Я снова на берегу, засыпанном белой солью. Розовая равнина расплывается в розовой мгле. От нестерпимого блеска ломит глаза. Губы сухие и солёные. Гогот розовых птиц-невидимок несётся со всех сторон. С шипеньем, вытянув длинные белые шеи, ползают смерчи-вихри. И соляная позёмка струится у ног.
На жёлтой тропе
В пустыне снег бывает редко и ещё реже бывает грязь. Поэтому-то и «белая» и «чёрная» тропа там короткая. Зато нет конца-краю тропе «жёлтой» — песчаной.
Барханы — как распахнутые жёлтые страницы: сверху донизу они разлинованы ветровым свеем в косую линейку.
Пиши кто хочешь, что хочешь и чем хочешь!
Пишут звери, птицы, змеи и ящерицы. Пишут ногами, крыльями, животом, даже хвостом и носом. Пишут о себе, о доме, о еде, о врагах и друзьях. Каждый своим почерком, каждый на свой лад. Но всегда только правду, одну голую правду.
Все барханы исписаны и разрисованы.
Каждый день ветер начисто стирает написанное.
Каждую ночь всё пишется заново.
Пишут огромные верблюды и дикие ослы — куланы. Пишут крохотные жуки, пауки, мухи.
Все пишут — успевай только читать.
Арчевник
Выше горного леса, но пониже горных лугов пятнистый арчевник. Арча бывает стелющейся, похожая издали на плоские зелёные кочки. И древовидная, похожая на корявые деревца саксаула. А вблизи арча очень похожа на наш можжевельник, только она не колючая.
Арчовая заросль — место особое. Тут травы свои, свои цветы. И свои обитатели. Самый заметный из них толстоголовый арчовый дубонос. Он сидит на вершине арчи и басом покрикивает: «Че-га-га! Че-га-га!» Или возится в самой арчовой густели: видно только, как шевелятся зелёные веточки, да слышно, как похрустывают арчовые косточки. Клювищем дубонос шутя их раскалывает. А они такие крепкие, что человеку их и не раскусить.
Самый красивый арчовый житель — соловей-красношейка. Горлышко у него словно в алых блестящих чешуйках. Глаз не оторвать от стройной птички на фоне далёкой снежной горы.
Красива и крошечная расписная синичка. Расписана синичка на славу: переливается фиолетовым, синеватым, зелёным. А как хороши красноспинные и седоголовые горихвостки, корольковые вьюрки и арчовые чечевицы!
Заходят в арчовники длинномордые кабаны, лежат в тени кустов чуткие косули, шныряют ловкие горностаи. На камнях стоят рыжие сонные сурки.
И запахи в арчовом лесу не такие, как на лугах и в лесу.
Сушёные камни
Вышел на поляну медведь. На поляне лежат серые камни. Может, тысячу лет лежат. Но вот пришёл медведь и принялся за них. Поддел лапищей, перевернул — сразу стал камень двухцветным. То была одна сухая верхушка видна, а теперь и сырое тёмное донышко. Понюхал медведь двухцветный камень — и дальше. Второй камень перевернул донышком кверху. Потом третий. Четвёртый.
Всю поляну обошёл, все камни перевернул. Все камни — мокрым донышком к солнцу.
А солнце печёт. Задымили мокрые камни, парок от них пошёл. Сохнут.
Смотрю я на медведя и ничего не пойму. Для чего он камни, как грибы, на солнце сушит? Зачем это ему сухие камни?
Спросить бы, да боязно. Медведи — они подслеповаты. Ещё не разглядит, кто его спрашивает. Придавит сослепу.
Молчу и смотрю. И вижу: подошёл медведь к последнему, самому большому камню. Сгрёб его, навалился и тоже перевернул. А сам скорей носом в лунку.
Ну вот, и спрашивать не надо. И так всё понятно. Не камни зверь сушит, а поживу под камнями ищет! Жуков, слизняков, мышей.
Дымят камни. Чавкает медведь.
Не лёгкая у него пожива! Сколько камней перевернул — одного мышонка добыл. А сколько же нужно перевернуть, чтобы брюхо набить? Нет, ни одному камню в лесу не пролежать тысячу лет без движения!
Чавкает мишка и прямо на меня косолапит. Может, и я ему камнем показался? Ну, подожди, сейчас я с тобой по-своему поговорю! Чихнул я, кашлянул, свистнул, обушком по дереву застучал. Охнул мишка и пошёл кусты ломать!
Остались на поляне я да сушёные камни.
