Однако Петербург распорядился предать забвению дело Патоки, а самого писаря держать по-прежнему в башенном каземате под крепким караулом. Пришлось выпустить на свободу свидетелей слова и дела, объявленного арестантом Корожанской башни. Перед Никанором и Рышковым распахнулись двери тюрьмы, в которой они просидели без всякой вины более года.
Местные власти не ожидали такого решения. Их недоумение понятно. Распоряжение высшего начальства было беспрецедентным.
Губернская канцелярия заключила, что Захар Патока хорошо известен правительству как неуемный ябедник и сутяга, одержимый страстью к политическим доносам. Но с точки зрения историка русско- украинских взаимоотношений действиями Патоки руководили благие намерения и патриотические побуждения. Писарь из Лубен осуждал авантюру предателя интересов своего народа Мазепы, хотел раскрыть перед стоящими у власти известные ему тайны батуринского заговора и назвать имена русских пособников «украинского ляха».
Приходится сожалеть, что Патоке не удалось осуществить своего замысла. Можно думать, что сведения, которыми он располагал, обогатили бы наши знания о заговоре Мазепы, казачьей старшины и близких к гетману лиц.
Захар Петрович Патока был замучен монахами и унес с собой известные ему секреты.
Еще немало сынов «плодовитой матки казацкой» заключали в себе в XVIII веке стены Соловецкой крепости, но самым известным среди них был Петр Иванович Кальнишевский — последний кошевой Запорожской Сечи. Он занимал свой пост с 1765 года до самой ликвидации «казацкого государства», то есть десять лет подряд, чего до тех пор в коше «из веку веков не бывало».
За спиной Кальнишевского стояла казачья старшина, ставленником которой он был. Выходец из дворянского рода, лично богатый человек[50], Кальнишевский верой и правдой служил русскому правительству, хотя межевые тяжбы царизма с выборным правительством Сечи в последние десятилетия существования коша осложняли взаимоотношения сторон.
Были, конечно, доносы и на Кальнишевского. В «просвещенный» век Екатерины, когда доносы поощрялись правительством и общество было заражено ими, никто не мог быть застрахованным от обвинений в государственном преступлении.
В январе 1767 года полковой старшина Павел Савицкий собственноручным письмом ставил в известность Петербург, что кошевой атаман вместе с войсковым писарем и войсковым есаулом готовятся в ближайшие месяцы изменить России, коль скоро не решатся в пользу коша пограничные споры. Если верить доносителю, высшая старшина уже договорилась «выбрать в войске двадцать человек добрых и послать их к турецкому императору с прошением принять под турецкую протекцию».
Насколько позволяют судить материалы, правительство не дало движения этому документу. Оно считало его клеветническим и не сомневалось в преданности кошевого. Мы «никогда наималейшего сомнения иметь не могли о вашей со всем войскам к нам верности», — писала Екатерина II Кальнишевокому 19 декабря 1768 года[51]. Поэтому никто не подвергался предварительному дознанию по доносу Савицкого. Кошевому никогда не ставилась в вину подготовка государственной измены. Он так и умер, не зная о доносе Савицкого. Донос сдали в архив и, как несправедливый, вложили в папку, в которой подшиты распоряжения 1801 года о даровании Кальнишевскому свободы.
Вместе с запорожским войском Кальнишевский сражался с крымскими татарами и турками в русско- турецкой войне 1768-1774 годов. За храбрость он был награжден в середине кампании золотой медалью, осыпанной бриллиантами, а войску запорожскому объявлена благодарность.
Никто иной, как Г. Потемкин, за три года до падения Сечи, в котором он сыграл такую роковую роль, свидетельствовал свое уважение и любовь войску запорожскому, подчеркивал свою всегдашнюю готовность находиться в услужении «милостивого своего батьки», как называл он льстиво кошевого.
В 1772 году Потемкин разыграл такой фарс: он попросил Кальнишевского записать его в казаки, что было с охотой исполнено.
Не скупился на комплименты кошевому новороссийский генерал-губернатор и в дни победоносного окончания войны. «Уверяю вас чистосердечно, что ни одного случая не оставлю, где предвижу доставить каковую-либо желаниям вашим выгоду, на справедливости и прочности основанную», — так писал Потемкин Кальнишевскому 21 июня 1774 года. Не прошло после этих велеречивых излияний и года, как Сечь, по распоряжению того же Потемкина, была разрушена, а кошевой арестован.
4 июня 1775 года сильный отряд под начальством П. А. Текеллея нежданно-негаданно нагрянул на Сечь и разорил ее. Кошевой атаман Кальнишевский, войсковой писарь Глоба и войсковой судья Головатый были пленены и взяты под стражу, а имущество их, так же как и войсковое, подвергнуто описи.
3 августа 1775 года был издан указ Екатерины II, в котором объявлялось, что «Сечь Запорожская вконец уже разрушена, с истреблением на будущее время и самого названия запорожских казаков, не менее как за оскорбление нашего и. в. через поступки и дерзновения, оказанные от сих казаков в неповиновение нашим высочайшим повелениям»[52].
О Кальнишевском манифест умалчивал. После ареста кошевой исчез неведомо куда. Никто не знал — ни родственники, ни друзья, где находится Кальнишевский и жив ли он вообще.
Казацкие песни намекали, что кошевой отправлен на жительство на Дон. Потомки сечевиков сложили предание, что Кальнишевский бежал из-под ареста в Турцию, там женился, имел сына[53].
Только спустя столетие после трагедии, разыгравшейся на нижнем Поднепровье в 1775 году, в печать проникли первые сведения о дальнейшей судьбе Кальнишевского.
Известный русский историк народнического направления П.С. Ефименко, находясь в ссылке в Архангельской губернии, летом 1862 года случайно разговорился с крестьянами беломорского села Ворзогоры. К удивлению и удовольствию историка местные старожилы рассказали ему, что в начале XIX века в Соловецком монастыре был заключен какой-то кошевой атаман, которого они сами видели. Больше ничего вразумительного крестьяне сообщить не могли, но и того, что сказали, было достаточно. Ефименко напал на след Кальнишевского.
В 1863 году в архиве Архангелогородской канцелярии Ефименко отыскал «Дело по сообщению государственной военной коллегии конторы об отсылке для содержания в Соловецкий монастырь кошевого Петра Кальнишевского, июля 11 дня 1776 года»[54].
В 1875 году в ноябрьской книжке «Русской старины» ученый печатает статью «Кальнишевский, последний кошевой Запорожской Сечи»[55].
В публикации переданы рассказы поморских крестьян и вместе с тем впервые документально доказано, что после разрушения Новой Сечи Кальнишевский никуда не бежал, а был выслан на Соловки, где провел в одиночном заключении многие годы и умер.
Как историк-прагматист Ефименко не ставил своей задачей выяснить причины ссылки Кальнишевского, условия заточения его в монастырь, причины последовавшего в начале XIX века «помилования». Он ограничился тем, что сообщил читателям установленный им бесспорный факт: после падения последнего коша Кальнишевский был выслан в Соловецкий монастырь и там погиб.
Попытаемся восполнить пробелы статьи П.С. Ефименко.
После ареста Кальнишевского вместе с писарем и судьей войсковыми отправили в Москву и посадили всех троих в конторе военной коллегии до окончательного определения их дальнейшей участи.
Правительство не хотело судить последних представителей Сечи Запорожской. Оно решило рассчитаться с ними бесшумным административным путем. Такие методы расправы с опасными врагами вполне устраивали царизм. Беззаконие не смущало его.
Г.А. Потемкин, некогда ревностный «почитатель» Кальнишевского, а сейчас столь же ревностный его ненавистник, сформулировал обвинительное заключение с галантностью, столь ему свойственной. Приведем этот документ полностью ввиду его несомненного и выдающегося интереса:
