зимовью.
— С паршивой овцы — хоть шерсти клок, — сказал Димка, бросая печень на сковородку.
За ужином мы съели этот «клок» живого кабана. Сузев долго хмыкал себе под нос и наконец сказал нам, что это самое необыкновенное приключение в его охотничьей жизни.
В тот вечер мы долго не ложились спать. Делали
петли на зайцев, спорили о технике отлова рысей, да и вообще все наши разговоры велись об этом звере. Жизнь дикой короткохвостой кошки была для нас загадкой. Все, что удержалось у нас в памяти из охотничьей литературы, не давало уверенности, что с этими знаниями можно поймать рысь. Наши сведения о ней были скудны и расплывчаты, в лучшем случае их хватило бы только на скупые комментарии к ее чучелу.
О применении ловушек нечего было и думать. Никто из нас не слышал, что подобным образом можно ловить рысь. Против ловушек было многое, и прежде всего то, что с наступлением белой тропы рыси оставляют оседлый образ жизни и начинают бродяжничать. К тому же рысь не норка, ее не удержишь дощатой дверцей-хлопушкой, да и ко всяким подачкам она относится с подозрением, предпочитая собственную добычу. Затею с ловушками мы отвергли. Оставалось одно: травить рысь собаками и вязать руками, прижав ее рогатками к земле. Правда, и здесь оставалось неясным одно обстоятельство: как быть, если собаки загонят рысь на дерево, не лезть же за ней следом и там, на сучках и ветках, устраивать борьбу. Мы решили, что в таких случаях будем сталкивать зверя на землю шестом, а дальше начнем действовать по обстоятельствам.
— Нас не вы-ы-да-дут длин-н-ные ноги… — прочувствованно исполнил Моргунов, предполагая одно из обстоятельств.
Стратегия охоты определилась — оставалось выяснить обстановку. Прежде всего, нам нужно было знать, сколько рысей проживает поблизости и на что мы можем рассчитывать. Мы не тешили себя надеждой: много их быть не могло. Зная, что зайцы являются легкой добычей рыси, мы решили искать следы зверя в местах обитания косых.
Утром я расставил петли в ближайшем тальнике и отправился с Димкой за его подранком. Подсвинка мы нашли в полукилометре от места, где Моргунов бросил его преследовать. Молодой кабанчик лежал уже мертвым. Пуля, вероятно, при рикошете от дерева вспорола ему живот и задела печень. Подсвинок был килограммов на пятьдесят, и мы полдня провозились с ним, пока притащили к зимовью.
Наспех перекусив, мы отправились на берег Б. Уссурки. Собак не взяли, так как уже убедились, что они способны своим лаем разогнать все живое на десять километров вокруг. Обогнув скалу, мы пошли левым берегом реки, намереваясь обследовать ближайший ключ, и нашли его километра через полтора. Он как-то незаметно за буреломом сливался с Б. Уссуркой, пробираясь по широкой тальниковой пади. Там я опять увидел заячьи следы: их было такое множество, словно зайцы сбегались сюда со всей тайги.
— Здесь у них танцплощадка, — сказал Димка, продираясь сквозь заросли.
И хотя я по опыту знал, что полдесятка косых могут оставить после себя прорву следов, на этот раз он, видимо, был прав.
Берега ручья заросли мелкой чащей и были так завалены буреломом, что мы, жалея одежду и обувь, ушли в сторону от русла. По пути то и дело попадались следы таежных обитателей. По ним было видно, как шныряли вдоль ключа колонки, жались к зарослям травы козы, расхаживали изюбры. Не позже как три дня назад сделал сюда набег табун диких свиней, опустошив поросли вечнозеленого хвоща. Зверье здесь чувствовало себя вольготно, без страха от присутствия человека, ведя борьбу за жизнь, как и во времена седой старины.
Зимой день короток, и нам пора возвращаться. Выбрав первый попавшийся распадок, ведущий в сторону нашего зимовья, мы начали подниматься по нему, надеясь перевалить сопку и попасть в свой ключ. Но едва мы вошли в падь, как заметили ровную цепочку следов, тянущихся по ее склону. Здесь прошла рысь. Большая пятнистая кошка оставила на снегу четкие отпечатки лап.
— Вот она, серая, шлялась здесь ночью, — задумчиво сказал Димка. — Кого-то слопала и прогуливалась в свое удовольствие.
Следы уходили куда-то вниз, и у нас не было времени идти по ним, мы только измерили их и полезли по склону дальше. Где-то близко к вершине, через сузившийся распадок лежала валежина; шапка снега на ней была прострочена такими же круглыми следами. Теперь можно было предполагать, что в Заячьем ключе — так окрестили мы это место — и его окрестностях промышляет крупная рысь.
Сопку мы перевалили уже в темноте и по другой стороне ее буквально съехали к своему ключу.
— Это тебе зачтется! — ругнулся в адрес рыси Моргунов, ощупывая ушибленный бок.
Пока перекуривали, взошла луна, и к зимовью мы добрались по чистому руслу ключа без приключений. Над трубой его курился дымок. Навстречу нам выбежали собаки, стараясь броситься лапами на грудь.
Сузев варил ужин и укладывал рюкзак.
— Во, хорошо, что пришли, — сказал он. — Давайте собираться…
— Куда? — в один голос спросили мы.
— Рысь ловить, куда же еще, — ответил он.
— Сейчас?..
— Завтра, конечно, но надо же все пособирать ладом…
— До завтра еще успеется, — сказал Димка, неторопливо раздеваясь.
— Все тебе успеется, — засуетился Сузев в поисках ножа.
У Сузева был деловой вид, всегда присущий ему при сборах и в торжественных случаях. Такое выражение лица у него было тогда, на Перевальной, перед подъемом злополучного вентеря. Пока варился ужин, он рассказал нам, что нашел свежий след рыси и даже обошел его, оставив зверя в окладе.
Это было уже настоящее дело, и назавтра нам предстояла серьезная охота. За день мы могли и не управиться, предстояли одна или несколько ночевок в тайге. Мы тщательно починили одежду и обувь, приготовили на три дня продуктов, старое одеяло, вязки из полотна и наточили топоры. Долго раздумывали перед крупной и толстой сеткой и наконец махнули на нее рукой, потому что не представляли, как ее набрасывать на рысь, а потом выпутывать остервеневшего зверя…
За ужином мы досыта наелись свинины, не пожалели ее и собакам. Чтобы завтра не терять времени на обед, Димка сразу же наварил гречневой каши с мясом.
В путь отправились еще затемно. Сузев повел нас напрямую, не выбирая дороги. Как ни мал был он ростом, но ходил, нужно признаться, лихо. Мы с Димкой едва поспевали за ним. Шли мы на юго-запад от Заячьего ключа, придерживаясь кромки гряды сопок, выходивших к долине Б. Уссурки. Здесь росла темнохвойная тайга и с молодых елок и пихт сыпался на наши лица и за шиворот холодный, колючий снег.
Первые лучи солнца заглянули в долину, когда мы остановились и Сузев показал нам на снег впереди. Перед нами открылась глухая щель распадка, к которой вели следы зверя и человека. В этом месте Сузев оставил след, боясь спугнуть рысь. Не имело смысла проделывать вчерашний путь зверя и лезть в распадок. Нам нужно было искать его выход из оклада, и мы, посовещавшись шепотом, пошли вправо, навстречу вчерашним замыкающим следам Сузева. Пожалуй, мы описали половину дуги и вышли уже в долину безымянного ключа, когда идущие на поводках собаки рванулись вперед. Мы, не отпуская их, кинулись за ними и скоро опять увидели строчку следов, подошедших к следу Сузева слева.
— Вот… после меня! — возбужденно сказал он. Стараясь не затоптать следы, мы, подтянув собак, рассматривали их. Даже по одним следам можно было судить об осторожности рыси. Подойдя к следу человека, она долго стояла, принюхиваясь, затем прыжком пересекла след и отправилась вниз к ключу. Но странное дело: здесь же рядом был другой, уже входной и совсем свежий след. Неужели рысь после ночной охоты снова вернулась в оклад, на свою старую лежку или она только пересекла его и ушла в другое место?! Что повело ее туда?! Думать было некогда — собаки рвались внутрь оклада, и мы, отпустив на всю длину поводки, побежали за ними. Километр сумасшедшего бега в сопку был пределом наших сил.
— Пускай! — крикнул Сузев, падая от бессилия в снег.
Я подтащил к себе Букета, нащупал на беснующемся псе застежку ошейника, расстегнул ее и в изнеможении привалился к дереву. Моргунов спустил Жулика и, хватая ртом воздух, произнес:
— Бедные кошки…
