истоптано и изрыто, словно бульдозером. Присмотревшись, я понял, что это работа медведя. Косолапый разбойник набрел на столь богатый рыбой водоем, что решил заняться рыбалкой. До этого случая я был убежден, что медведи подслеповаты вообще и ночью видят еще хуже. Не знаю, как уж он увидел рыбу, но только сработал чисто. Видимо, способ выуживать рыбу лапой оказался малоэффективным, и он решил вопрос с практической сметкой. Затоптав лужу до небольшой ямки, медведь согнал туда всю рыбу…
Дурацкий случай! Мне нужна была на приманку рыба — а где ее взять? Оставлять старую приманку — равносильно захлопнуть ловушки. Тухлятину норка никогда не возьмет. На мое счастье в вентеря попались две крупные рыбины, и я порезал их на части, прибавив к этому несколько мелких раков и подобранных на берегу ракушек.
Хотя медведь и испортил мне настроение, все же шагать утренней тайгой всегда приятно. Лещина щедро наполняла мои карманы орехами, земля дарила ягоды, и я с удовольствием угощался и тем, и другим. Пробираясь по тропинке, мне нет-нет да и удавалось подсмотреть какую-нибудь лесную тайну. Вот на дереве ссорятся две белки, а может, просто спорят: одна из них сидит и умывается, вторая возбужденно бегает туда-сюда по сучку. Белки что-то цокают, но что — мне не дано знать. Л вон из-под крутого берега выплыл выводок чирят. Молодые утки уже мало чем отличаются от мамаши. Иногда я просто сижу и слушаю тайгу. Слушать ее так же интересно, как и наблюдать. Вот где-то в ветвях поет мой частый спутник в походах — серенькая птичка-безымянка.
— Вин-честер потеря-я-л! Вин-честер потеря-я-л! — высвистывает она.
— He-правда, не-правда! — свищу я в ответ и хлопаю по ружью.
Приманки мне, конечно, не хватило, и несколько ловушек пришлось оставить пустыми. В этот день норок в нашем вольере не прибавилось: ловушки заполнили обычные клиенты — ежи и колонки. Вернувшись к бараку, я восстановил разрушенный медведем бассейн и поставил в протоке сетку, подаренную нам Трофимовым. Назавтра мне обязательно нужна была рыба, и на одни вентеря рассчитывать не приходилось.
Перед вечером я попробовал поудить спиннингом и, к своему удивлению, поймал четырех крупных ленков. Рыбу я бросил в ведро с водой и занес в барак. Тут я подумал: а что, если медведь заберется в баню, где хранилось наше сушеное мясо, ведь не побоялся же он ограбить бассейн. Я перетащил все мясо в барак и подвесил на стене. День пролетел как-то незаметно. Снова трещат в печке дрова и снова я шлепаю на сковородку лепешки из пресного теста.
Перед сном я вышел покурить и вдруг услышал в ночной тишине какой-то странный и непонятный звук. Не то вой, не то рев: короткий, нетерпеливый и властный, прозвучал он с ближайшей сопки. Затем рев повторился, на этот раз звучал дольше, переходя от низкой ноты к высокой.
— У-У-УУ- прозвучало в третий раз, и хотя я до этого ни разу не слышал, как ревут изюбры — догадался, что это они и что у них начался гон. Лето закончилось. В тайгу вступил сентябрь — начиналась осень.
Утром я проверил свои рако-рыболовные снасти. Раков не было, зато рыбы попалось много. Решив, что днем косолапый не осмелится прийти, я вытряхнул ее в бассейн, оставив для страховки возле барака собак.
На самых дальних ловушках мне снова пришлось увидеть работу медведя. Шесть ловушек были перевернуты и втоптаны в грязь. Глянув на отпечатавшиеся следы, я невольно потянулся к карабину. Рядом со следами медведя мои следы выглядели просто детскими, и я, восстановив ловушки, постарался долго не задерживаться в тех местах.
Вернувшись к бараку, я встретил на берегу Жулика, приветствовавшего меня каким-то тоскливым лаем. Он лежал возле воды и временами принимался лаять на речку то зло, то обиженно, то обречено. Несколько раз он принимался лакать воду и, наконец, обессилено уронил голову на лапы. Я подошел к нему и от удивления свистнул. Во что превратилась собака! Передо мной лежал не Жулик, а подобие пузыря. Живот его был самых невероятных размеров. Пес тяжело дышал, его мучила жажда, и он, напившись раз и два и будучи не в силах выпить всю речку — в злости лаял на воду.
Мне приходилось слышать выражение «лаять на воду», но я никогда еще не видел, как это выглядит в жизни. Посмотрев вокруг, я заметил чуть поодаль и Волгу. Бедняжка тоже маялась животом. Видимо, собаки что-то сожрали. Надо было помочь им, но как?! По идее им требовалось слабительное, но не могли же мы предусмотреть этот случай, и потому оно отсутствовало в нашем походном реквизите! Не зная что делать, я вошел в барак, и тут мне стало ясно, что сожрали собаки и почему их разрывало на части. Съеден был весь наш сушеный и копченый изюбр. Без малого двадцать килограммов!
— Ах, жалкие твари! Я оставил вас караулить рыбу, а вы сожрали мое мясо. — В злости я хотел наказать воров, но поразмыслив, изменил намерение. Раз уж так случилось и мясо не вернуть, я решил отучить собак от дурных поступков — привить им условный рефлекс отвращения. Видя, как они мучаются, я достал оставшийся у меня от обеда кусок изюбрятины и принялся за лечение. Я был твердо убежден, что собаки не смогут съесть больше ни грамма мяса, и потому верил в успех. И действительно, когда я сунул его под нос Жулику, он с отвращением отвернулся.
— Нет, жри! — говорил я ему, тыча в зубы мясо. — Жри, прорва, — и обязательно лопнешь.
Жулик тихонько стонал и с мукой во взгляде косился на мясо.
«Действует», — не успел подумать я, как пес, щелкнув зубами, схватил кусок, силясь быстрее его проглотить.
Ах, паршивец! Этот негодяй находится на последней стадии падения, и никакие методы уже не в силах были его излечить. Даже сдыхая от обжорства, он не мог удержаться от искушения… Я треснул его по морде, и после этого мне стало немного легче, но не настолько, чтобы не думать об ужине. Вокруг меня было одно жулье: медведь сожрал рыбу, собаки — мясо, что же осталось мне?! Пришлось довольствоваться сохранившимися в ведре ленками и стаканом голубики, собранной возле дома.
В тот вечер хозяйственные хлопоты закончились у меня около полуночи. Выйдя на свежий воздух, я долго слушал изюбриную перекличку, эхом раскатывавшуюся по сопкам.
Многоликая незатухающая жизнь! Всюду звучат твои песни любви и всюду борьба, борьба за любовь, за самую жизнь.
Слушать изюбров в ночной тайге и радостно, и тревожно. Радостно потому, что в голосе оленя чувствуешь мужественного бойца, бросающего вызов и готового постоять за свое право любить. И грустно потому, что знаешь — не все будут счастливы. В любовном бою не бывает ничьей — кто-то уйдет побежденным.
Утром я увидел, что косолапый вор снова обокрал наш бассейн. И как нарочно, из всех снастей рыбы набралось только на корм норкам. Это было прямо-таки несчастье. Нечем было наживить ловушки, нечего было есть и мне. Подобное хамство не могло остаться безнаказанным. Рыбу я взял на замену в ловушки, норкам же на чердаке решил дать что бог на душу положит.
Кроме двух норок на этот раз я забрал из ловушек и всех залезших туда бурундуков, вернувшись к бараку, накопал червей, насобирал улиток и настрелял пичуг. Все это, вместе взятое, бросил в вольер, предоставив норкам самим разобраться, что для них более подходящее.
Больше всего меня занимала мысль о наказании медведя. Засаду возле бассейна я устроить не мог — на отмели рос только кустарник; караулить со своего берега было бесполезно ночи стояли безлунные, и на таком расстоянии я бы ничего не увидел. И все же план родился. В целях возмездия я решил воспользоваться ручными сигнальными ракетами, захваченными Димкой из города. Как кстати пригодились эти штуки, которые Сузев хотел выбросить, сочтя их за хлам.
Притащив две валежины, укрепил на одной три ракеты и нацелил их на бассейн. Ко второй валежине пристроил вращающуюся доску с оставшимися двумя ракетами У меня получилось что-то вроде пулеметной турели. Первая ракетная установка стояла чуть поодаль, возле второй я решил устроиться в засаде. В том месте левый берег поднимался выше правого, и мое оружие было нацелено сверху вниз.
К вечеру я восстановил бассейн и сколько мог наполнил его рыбой, разбросав несколько рыбин на берегу. Перед полуночью, закрыв собак в бараке и прихватив карабин, отправился в засаду. От меня до бассейна было около пятидесяти метров, но сколько я ни всматривался — увидеть ничего не мог. Только по раздававшимся шорохам догадывался я о ночной жизни тайги: кто-то бегал, прыгал, шумел опавшей листвой. Звери жили своими заботами, и им не было никакого дела до меня.
Медведь пришел, когда ковш Большой Медведицы почти опрокинулся. Он, видимо, нашел
