– Ты куда это ведешь меня, дядя Кузьма? – спросил Никола.
– Куды надо. Яма не убежит небось. Потрудись пока…
– Для князя рязанского?
– Рязань – тож русская земля, и без нее, глядишь, Москвы бы не было. А прибудет у князя – на Руси прибудет. Да вот што, парень, ты поостынь и целуй крест. Поживешь, окрепнешь, справу заработаешь – и ступай себе на все четыре. Батюшка разрешит тебя от клятвы, он тож не одобряет насилия над ратниками, пролившими кровь за христианство. И на сына боярского не держи сердца – не его тут прихоть. Пошто, думаешь, он слова твои стерпел, за меч не схватился? Да у него вся грудь исполосована ордынским железом, под кафтаном – шейная серебряна гривна, Ольгом повешена за храбрость. Когда жил я на Черном озере, не раз видал его в сторожах. Не одни мы с тобой защитники русской земли.
Доброе слово сильнее угроз. И все же крестное целование – не шутка. Ну, как обманут да не разрешат от клятвы? Ковал Никола тележную ось, перебрасывался словами с Касьяном и кузнецом, а сам думал, думал. Щебетунья Устя принесла обед, Касьян достал свои пироги, холщовский кузнец с молотобойцем, прежде обедавшие отдельно, глядя на соратников, присоединили снедь к общему столу. За обедом Касьян и Никола вспоминали поход. Кузнец заметил:
– Вас послушать, дак война – прямо праздник престольный.
Парни замолчали, задумались.
– Нет. – Николка поежился, что-то вспомнив. – Победа, наверное, праздник, да я и не видал ее. А вот как люди без страха на смерть идут за русскую землю, видал – это праздник.
Касьян глянул внимательно.
– Ты ровно по книжке читаешь. Поди, грамоте учен?
– Учен. У нас всех батюшка учит письму и чтению, особливо мастеровых парней – боярин велел. – Засмеялся. – Да не все грамотеи, иного хоть палкой бей, а он буквицу ни за што не назовет. Смотрит на нее так, будто она – черт с рожками.
– Говорят, в Новагороде Великом народ до грамоты охоч и способен, – сказал кузнец. – Там и холопья писать, мол, обучены.
– В Новагороде – каждый купец, а купцу куда ж без грамоты?
– Там, говорят, и доныне куют мечи и ножи булатные с узором задуманным, как в старину по всей Руси ковали.
– То и немудрено: из Новагорода в Орду кузнецов не увозили в полон, они и хранят секрет.
– А ить на всем белом свете такой булат с узором задуманным наши лишь кузнецы выделывали, он и ныне дороже басурманского.
– Видал я такой клинок, – подал голос Никола. – Отец мой для боярина делал.
– Брешешь! – Холщовский кузнец привскочил на лежанке.
– Вот те крест. Сам помогал ему.
– И помнишь науку ево?
– Могу обсказать и показать, да не знаю: выйдет ли?
– У отца-то выходило?
– Отцу я неровня. Да прутья нужны укладные и железные, проволока, уголь самый добрый, тигли подходящие, травитель…
Кузнец подумал.
– Вот што, Никола. Коли правду говоришь и не жаль секрета отцовского, все найду. Получится – сам запрягу тебе мово гнедка, в свою доху одену, припасов дам на дорогу – езжай домой. Весь грех пред князем и тиуном на себя возьму, – небось не сымут голову с таким-то секретом.
– Батяня за секрет этого и не считал.
– Тебя послушать – дак твой отец не считал за честь и того, што князь велел ево в Москву взять. Одначе, робяты, и поспать надобно для здоровья.
Растянувшись на лавке в тепле стынущего горна, Николка вдруг подумал: то ли он делает, собираясь выдать рязанскому кузнецу отцовский секрет ковки булата? Что бы сказал отец? Рязань обращает свой меч не только против Орды. Не проклянут ли его московские ратники, обливая кровью кольчуги, разрубленные рязанскими мечами?.. Но ведь русским, православным собирается он передать отцовский секрет! И рязанцы всегда первыми встречают ордынские нашествия.
Он так и уснул, ничего не решив. Потом до самой темноты ковали тележные оси, правили косы, серпы и рала, попорченные на осенних работах; жили по строгим законам: окончена страда – немедленно исправь и приготовь для будущей все необходимое: пусть лежит наготове, не отвлекая ни рук, ни мыслей хлебопашца от других забот. А забот' хватало.
В свою избу Никола вернулся затемно. Хозяйка зажгла свечу, ласково упрекнула:
– Совсем заработался ратничек наш и про баньку забыл.
Никола улыбнулся Усте. Раскрасневшаяся, отмытая, она в накинутом на плечи зипунишке сидела над горячим варевом и в ответ на его улыбку выпалила:
– А дядю Николу исправник нынче неволил: велел целовать крест, што не уйдет от нас в Москву.
Хозяйка с тревогой посмотрела в лицо парня своими серыми с поволокой глазами.
– Правда?
– Правда, мамань, правда. А дядя Никола назвал исправника разбойником и князя – тож.
