Тупик пожалел, что нет рядом Ивана Копыто с его беркутиной зоркостью. После Куликовской сечи стал Иван прихварывать. Да и как не прихварывать – на теле живого места нет, все в рубцах. Рвался он в этот поход, но Тупик воспротивился, оставил дома на попечении войскового лекаря.
Пришпорив коней, помчались вниз, к берегу. Воины были налегке, и кони пронесли их через брод на рыси, буйно вспенив воду. Орлик под Тупиком призывно заржал, из-за холма отозвалась чужая лошадь. На гребень вылетел всадник в пурпурном плаще, за ним – десяток наездников в длинных татарских халатах.
– Хасан! – радостно вырвалось у Тупика.
Молодой князь аллюром спустился к берегу, спрыгнул с коня, забросил повод на гриву, пошел навстречу спешенному Тупику. Обнялись. Хасан похлопал по широкой Васькиной спине, отстранился, оглядел с головы до ног:
– Ты не меняешься, брат. Такой же веселый и красивый, как в Мамаевой яме.
– Да и ты, брат, не нажил дородности в князьях-то. Думал, нынче и не признаешь меня. Помню, подходили к Дону, ты сотню вел – ну, прямо хан, не подступишься.
– Тогда я об одном думал – о мести Мамаю. Прости, коли тебя не приветил. Едем в Городец – я ту обиду твою развею.
– Погоди, закончим дело.
– Оно уж кончено. – Хасан махнул рукой. – Царевич Акхозя два дня назад пошел обратно в Казань.
– Вот те раз! А как же посольство?
– Почем я знаю? – Красивое лицо Хасана стало хмурым. – Мне сообщили, будто нижегородский князь сказал послу Тохтамыша, что Димитрий выслал против него войско. Царевич отправил в Рязань мурзу с полусотней стражи, чтобы выведать истину. Я думал, он станет ждать в Нижнем, но случилось не так. До Казани его провожает нижегородсий княжич Василий Кирдяпа.
– Черт с ними, коли так! Нам меньше забот.
– Нет, боярин. Тохтамыш оскорбится и взбесится. Орда еще опасна. Поражение не прибавляет сил, но умножает злобу.
– Ты думаешь, Тохтамыш может двинуться на Русь?
– На Русь – нет. На Москву – может.
– Но это одно и то же!
– Так думает Васька Тупик. Но Васька Кирдяпа думает по-другому.
Тупику припомнились зимние странники, ходившие по его вотчине с опасными речами. Может, они и теперь бродят по Руси, сея смуту в душах людей.
Пополудни прискакал боярин Владимир Красный. Выслушал Хасана, подумал, распорядился:
– Ты, Василий, ступай с князем в его Городец на Оке. Оттуда последите за ханским мурзой. В Рязань пойдет – шут с ним, а на Коломну – встрень и проводи. Я же ворочусь в Муром, оттуда государю весть подам. Езжайте, дело мешкоты не терпит.
На другой день вошли в большие леса. Проводник вел отряд звериными тропами через сухие солнечные боры и просторные поляны, мимо прозрачных озер и камышовых болот, вдоль тихих голавлиных речушек. Недалеко слева текла Ока, отсасывая лишние воды из местных лесов. Светлый, обильный край, но жилье здесь почти не встречалось, хотя в давние времена, до нашествия Орды, приокское побережье было многолюдно. Тупику припомнилось прошлогоднее лето, поход маленького отряда на Дон, странная встреча в диком лесу не то с живым человеком, не то с каким-то духом. Почти всё так и сталось, как предсказывал дед-лесовик, да только в гости к русалкам ехать уж некому. Двое уцелело из отряда, и у обоих дома свои русалки. Балагур Шурка Беда, всерьез собиравшийся поискать себе лесную зазнобу, сложил голову, не поцеловав, кажется, ни одной девицы, хотя любил выставляться ведуном девичьих сердец. Оттого-то жаль его больше других.
– Скажи, князь, в твоих мещерских краях водятся русалки?
– Кто такие русалки, боярин?
– Девки лесные да речные, навроде небесных гурий.
Хасан засмеялся:
– Гурии живут в садах аллаха, а я теперь христианин. И наши леса мало похожи на райские сады. Я их до сих пор боюсь. В них, говорят, живет какой-то страшный лешак, но я думаю, это старый медведь, который стал умным, как человек. Я бы хотел приручить такого.
Тупик усмехнулся и поймал себя на мысли, что вспомнил о русалках не случайно.
Недавно было – припозднился он, обучая молодых кметов, и ужинал в одиночестве: мамка-повитуха, находившаяся при Дарье, сказала, что она спит. Тупик направился к себе, в мужскую горницу, где частенько ночевал теперь, чтобы не тревожить жену, ожидавшую ребенка. В темном проходе кто-то в длинной белой рубахе посторонился, пропуская хозяина.
– Ты, Василиса?
– Ой, Василий Андреич, я это – Настена. Василиса нынче у тетки, так я хотела посмотреть, прибрано ли у тебя. Да свечка нечаянно погасла.
Настена – та самая красавица, которую высватал он на зимней охоте для Мишки Дыбка. Не было ничего особенного в ее появлении на хозяйской половине – порядок в большом доме поддерживался руками всех, кто в нем жил. Дворских слуг Тупик не держал.
– Благодарствую, Настена, – сказал он ласково. – Как живешь-то? Муж не обижает ли?
– Не обижает, Василий Андреич… – Голос у нее какой-то пригасший, а ему вдруг вспомнилось: «Я – сама себе зорька!» – сказанное вызывающе-звонко. – Только, Василий Андреич, уж лучше обижал бы, что ли…
