– Была такая байка, ее уже все забыли, якобы братья чуть ли не утопили Леонида. Который действительно утонул при туманных обстоятельствах. А у Леонида якобы были отношения с женой Павла.
– Прямо настоящий Шекспир, – сказала Люся. – Постойте! Вот почему всех так встряхнуло? Из-за пьесы? Угадала я с Шекспиром! А зачем сыну Павла понадобилось это делать?
– Вот все и думают, – пробормотал Сторожев. – И я тоже. Зачем?
– И что теперь будет? – спросила Наташа.
– Никто не знает, – ответил Сторожев. – Потому и едут, чтобы посмотреть, что будет.
Большой дом был залит светом и заполнен суетой. По звонку Шуры примчались все, кто хотел услужить Павлу Витальевичу, узнав, что тот решил устроить импровизированный ужин на полтораста персон. Хозяева и менеджеры сарынских ресторанов созвонились, распределили, кто что доставляет и готовит, и вот в просторной кухне стало тесно, чуть не дюжина поваров парила, жарила, разогревала, официанты носились, уставляя огромный стол приборами, у всех был напряженный и слегка испуганный вид из-за боязни не успеть. И не успели, но совсем немного, еще полчаса, и можно всех усаживать. Даже лучше – у гостей есть возможность осмотреться, прогуляться и в доме, и вокруг него.
Немчинов оставил Наташу с Люсей, увидев, что они нашли общий язык, Сторожев куда-то ушел – может, искать Павла и упрашивать его не пить, а Илья бродил среди людей, вслушивался, всматривался.
Думал о книге. Нет все-таки она будет не о Костяковых. Не документальная. Просто роман. Решено окончательно. И не потому, что Немчинов боится напасть на криминальный сюжет, хотя есть и эта опаска. Просто цель другая. Художественная.
А художественность – это детали. Вот Илья и занялся работой: высматривал эти детали (и людей в том числе), мысленно сразу же их описывая.
Солидный мужчина с пышнотелой дамой стоят рядом, оглядывают интерьер и, видимо, обсуждают его достоинства и недостатки, чтобы в итоге сказать: нет, у нас лучше. Как минимум – уютнее. Человеку необходимо знать, что у него хоть что-то лучше, чем у других.
Вот сидит в кресле пожилой смуглый человек с серебристыми волосами, в руках трость, он положил на нее две вытянутые руки, голову держит прямо, перед ним, слегка склонившись, стоят два молодых человека делового вида, о чем-то почтительно беседуют. Какой-нибудь патриарх бизнеса, подумал Немчинов. Смутно что-то вспоминается, где-то он его видел… Нет, не вспомнилось.
Вот пара лет тридцати с чем-то, муж и жена, отойдя от всех, стоят у окна и ссорятся. И он сердит, и она сердита. Не поймешь, кто нападает, кто оправдывается. Равный семейный бой.
Молодежь разбилась на кучки и группы. Те, кто был занят в спектакле, и их друзья столпились в углу, возле закусочного стола, торопясь выпить и поделиться впечатлениями. Они говорят все разом, громко, смеются, что-то друг другу рассказывают: хочется пережить все еще раз, заново. Яна стоит среди них с бокалом вина в руке. Увидела отца, рука слегка дернулась – спрятать бокал, поставить, но Немчинов одобрительно улыбнулся, Яна тоже улыбнулась, рука вернулась на место. Она взрослая, имеет право. Илья приблизился, поманил Яну пальцем, придавая этому жесту шутливый вид. Она подошла.
– Поздравляю, молодец, – сказал Илья и обнял Яну (что бывало очень редко).
– Спасибо.
– Иди, иди, отдыхай.
Яна отошла. Оба были счастливы.
А вот сын Павла, Егор, сегодняшний триумфатор, выбравший странную пьесу. Занят разговором с Дашей – Илья, конечно, сразу узнал ее. Значит, они знакомы? Если да, то, наверное, недавно: Егор серьезен, сосредоточен, что-то втолковывает Даше и заметно, что хочет понравиться. Так не говорят с близкими. А смотрятся они очень хорошо: Егор мужчина (именно мужчина, хотя других в его возрасте называют молодыми людьми) красивый, жестко и угловато красивый, без патоки, Даша рядом с ним кажется хрупкой и беззащитной. Мимолетно Илья выругал себя за эпитеты «хрупкая и беззащитная» – что за штампы? Но тут же поспорил с собой: иногда штампы, общие места, помогают проскальзывать, двигаться, не спотыкаясь о красоты стиля и эффектные придумки. И с этим тоже поспорил: спотыкаться и замедляться тоже полезно, это позволяет что-то рассмотреть более подробно, а заодно вдуматься, еще раз оценить то, что видел. То есть читал.
Рядом с ними юноша со стаканом в руке. В разговор не вникает. Отпивает и подолгу оглядывает потолки и стены. Похоже, ему не очень здесь нравится. На груди у него висит фотоаппарат, но он не фотографирует. Значит, на его взыскательный вкус, фотографировать тут нечего. Немчинов видит: Даша поглядывает на юношу, будто хочет, чтобы он присоединился к разговору. Юноша этого не замечает. Даша, кажется, обижается на него.
А вот появился Сторожев. Наверное, не нашел Павла Витальевича. Илья направился к нему, но Сторожев, косвенно заметив это, вышел в смежную комнату. Избегает общения. Почему?
Блуждая, Илья вышел из дома. Окрестная природа, будто подлаживаясь под комфорт, наполняющий дом, тоже была вполне комфортной: ветерок приятен, запахи цветов ощутимы, но не назойливы, на темнеющем небе все больше звезд и два белых облачка – для опять-таки комфортного контраста. Полнолуние. Илья почему-то вспомнил, что в полнолуние обостряются душевные болезни: шизофреники нервничают, маньяки впадают в муку нереализованных желаний, депрессивные люди по-волчьи тоскуют. Сам он этого за собой не замечал, да и вообще не присматривался к погоде, природе, ко всяким магнитным бурям и давлениям. Наверное, они как-то действуют, но начни об этом думать, подействуют еще больше.
Илья шел по дорожке, вымощенной керамическими узорными плитками, вокруг был ровно постриженный газон, там и сям деревца и кустики, какие-то цветы. Красиво, респектабельно. Но ничуть не завидуешь. Человек старался, зарабатывал, копил, жульничал, не исключено, что нарушал закон (а если допустить самое страшное, то у него и кровь на руках), – ради чего? Чтобы жить в пространстве, напоминающем дом отдыха для обеспеченных людей? Все какое-то общее, призванное нравиться всем, а не одному только хозяину, и от этого неуютное – для показа, а не для жизни. У Ильи в квартире далеко не все идеально, а говоря честно – совсем не идеально, бедно, неприхотливо. Но как тянет всегда Илью домой, к своему старому письменному стола у окна, заваленному книгами, среди которых еле помещаются раздолбанная клавиатура и монитор – допотопный, громоздкий, как телевизор, но – свой, родной, в котором даже царапина в углу дорога. А тут – что может быть дорого? Ни царапин, ни раздолбанности, никаких признаков, что кто-то живет и пользуется.
Дорожка свернула к застекленному строению. Длинная оранжерея. Она примыкает к дому, оттуда, наверное, и вход. Нет, во внешнем торце тоже дверь. Но закрыта (Илья, проходя, дернул за ручку).
Немчинов, огибая оранжерею, чтобы вернуться в дом с другой стороны, без любопытства разглядывал через стекло пышные растения. Миновав невысокое дерево с густой кроной, что росло рядом с оранжереей, увидел прямо перед собой, за стеклом, Павла Витальевича и Максима. Павел Витальевич поливал из лейки рассаду в деревянных длинных ящиках, а Максим ходил возле него и размахивал руками. Над ними была открыта форточка. Что-то было странное в поведении братьев. Илья невольно отступил обратно за дерево, потом осторожно отогнул ветку, выглянул. И понял, что показалось странным: братья общались молча. Через форточку слышно даже, как струйки воды из лейки шуршат по листьям и земле, но больше – ни звука. Они почему-то общались жестами, хотя кто тут их мог услышать? Удивляясь себе и мысленно усмехаясь глупому своему шпионскому порыву, Немчинов вытащил из кармана телефон, потыкал кнопки, чтобы найти управление камерой – она никогда ему не была надобна, он вообще недолюбливал все техническое. Ага, вот на дисплее мутно отразилась ближайшая ветка, а теперь поведем выше, нажмем на кнопку записи. Освещенная внутренность оранжереи видна отлично. А вдруг они заметят огонек камеры? Немчинов перевернул телефон – никакого огонька, глазок объектива не светился, только тускло и неприметно поблескивал. И он продолжил снимать.
Максим горячился, что-то предлагал. Павел то ли соглашался, то ли был против – не сразу поймешь. А теперь, наоборот, Павел что-то предлагает, отставив лейку, а Максим протестует. Так они общались довольно долго, у Немчинова затекла рука. Наконец Максим, махнув рукой, пошел к выходу, Павел поставил лейку и закричал, будто у него включили звук:
– Не надо ничего, говорю тебе!
