Большая книга перемен

32. ХЭН. Постоянство

____ ____

____ ____

__________

__________

__________

____ ____

Вы разрываетесь на части, пытаясь двигаться сразу в двух направлениях.

Дубков опять пыхтел в кабинете, привыкший таким нечленораздельным образом общаться сам с собой, а жена Татьяна прислушивалась. Она знала, что Вячик вчера встречался с Максимом Костяковым, что тот вторично предложил ему написать книгу. И Вячик вчера был весел, возбужден, доволен собой. Но сегодняшнее пыхтенье было настораживающим, с преобладанием междометий «це-це-це», «ну, ё!», «ы-хы- хы». Это и раньше случалось, но, как правило, муж преодолевал сомнения и все кончалось победительным «баям-бадам!» или окончательно торжествующим «ёптарида!».

На этот раз период колебаний затянулся.

Дубков и в самом деле не мог понять, как подступиться к материалу. Максим Костяков опять обратился к нему, предложил сделать на этот раз не книгу, а что-то вроде альбома с подписями. Правда, и денег меньше, но зато в две-три недели можно осилить эту халтурку.

Халтурка-то халтурка, но, оказалось, не так все просто.

С утра Дубков засел перебирать фотографии и читать подготовительный текст Максима (фотографии и фрагменты текста были пронумерованы, чтобы не искать, где что должно быть).

Фотографии и семейные, и такие, где Павел фигурирует среди уважаемых персон, находясь, как правило, в центре.

Дубков разложил по хронологии – детство, школа, институт и т. д.

А вот папа с мамой. Большая раскрашенная фотография, мама в крепдешиновом платье, застыла, будто в игре «замри – отомри». Аналогично и папа. Кроме внешней схожести с оригиналами, в лицах ничего личного. Есть в таком подходе и наивность, и великое хитроумие: если представить, что такие портреты десятками и сотнями повешены в ряд, никто не выделится, не обособится, то есть не продемонстрирует стремления быть лучше коллектива. И все умеренно симпатичны.

Казалось бы, просто наблюдение, а ведь за ним эпоха, подумал Дубков. Вот бы что подписать под портретом. Но там всего лишь: «В.Д. и Е.М. Костяковы». И примечание Максима: «Тут хорошо бы подпись в стихах, что значат отец и мать для нас, для людей вообще. Про святое отношение к родителям. Можно придумать или поискать в Интернете».

Дубков поискал в Интернете, но там были все больше поздравительные вирши, адресованные живым. С ужасающим дурновкусием, естественно. А надо об ушедших все-таки чуть покультурнее. Однако даром, что ли, он не только прозаик, но и поэт? Две книги лирики – не собачий хвостик! Правда, последние лет восемь ни строчки не написал – очень уж прозаическая пошла жизнь.

Вячик повозился, поприкладывал слова к словам, и за час сочинилось следующее:

Святее нет имен – Отец и Мать.
Мы будем вас всечасно вспоминать.
Ведь это вы открыли дверь
Туда, где живы мы теперь!
И весь прекрасен этой жизни свет.
Одна печаль: что вас средь нас уж нет.

Он даже руки потер – здорово получилось! Красиво, достойно, без пошлости.

Идем дальше. Детские фотографии Павла, Леонида, Максима. Павел и Максим с малолетства крепыши, Леонид похудее, побледнее. Может, тоже в стихах попробовать?

О детство, ты прекрасная пора!
Мы короли и школы, и двора.
И это безгранично королевство,
Которое мы называем Детство!

Вячик даже вспотел не только от творческого усилия, но и от удовольствия: усилие оказалось приятным, второе стихотворение далось намного легче первого. Впрочем, надо остыть. А то понапишешь, а им не понравится. Надо проконсультироваться сначала. Он позвонил Максиму, извинился за беспокойство, рассказал о своей придумке, прочел то, что сочинил. К его удовольствию, Максиму очень понравилось. – Даже не знал, Вячеслав Ильич, что у вас такой талант. В самом деле, стихи – самое то, звучит празднично. И никаких лишних деталей. Но конкретики кое-где подсыпьте все-таки. – Постараюсь. И Дубков начал стараться. Машинально он бормотал и напевал, и Татьяна наконец услышала то, чего ждала, – и «баям-бадам!», и «ёптарида!». И с легким сердцем пошла готовить обед. Братья в школьной форме. Пишем:

Веселые вы, школьные деньки!
В душе о вас мерцают огоньки.
Хотели б мы и за порогом школьным,
Чтоб мир казался звонким и прикольным!

Несколько смущало слово «прикольным», но Вячик успокоил себя: как о школе писать без юмора? Но тут он вспомнил про конкретику. Надо, надо. Пробуем.

Был Павел заводила там и лидер…

Хорошо, но рифмы нет. Выскочило вдруг слово «пидор», не подходящее ни по созвучию, ни по смыслу. Но смешно – Вячик даже коротко хохотнул. Уберем лидера.

Был Павел первый школьный заводила…

И снова выскочило: «мудила». Чертовщина какая-то. Так-так-так. Нашлось!

О Павле слава по пятам ходила.
А Леонид и младший брат Максим
Ходили вместе с славой вслед за ним.

Опять получилось с юмором, но это хорошо: в поздравления всегда стараются добавить юмора, чтобы не звучало слишком елейно или казенно. «С славой» немного неблагозвучно, но почему Лермонтову можно «звезда с звездою», а мне нет? Дубков предвкушал не просто одобрение Максима, а его восторг – автор сделал намного лучше, чем его просили, такие стихи и вслух на юбилее прочитать приятно. Может, и денежек добавит, подумалось мимолетно, стихи же дороже всегда стоили, чем проза. Дело ладилось:

Вот Павел уж не мальчик, а студент.
В душе воздвиг науке монумент.
И бастионы всяких сопроматов
Он брал без пушек и без автоматов.
Максиму с Леонидом дал пример,
Достигнув в обученье высших сфер.
В то время, как у многих был облом,
Он получил с пятерками диплом!

С женитьбой тоже вышло отлично:

Тут встретилась красавица Ирина.
Его любовь была почти старинна.

(Вячик гордился этой строчкой.)

А вскоре за любовь была награда:
Сперва Егор, а чуть попозже Рада.

Одно плохо – лапидарно. Это, конечно, признак таланта, но они-то в этом ничего не смыслят, скажут, мало работал, легко отделался. Ничего, сначала сочиним болванки, а потом раскатаем каждое четверостишие еще на три-четыре куплета. На фотографиях зрелый возраст – уже труднее. В тексте Максима сухие биографические сведения, с трудом поддающиеся поэтической переработке. Слишком все специфично. В сугубую лирику тянет, без юмора:

Вся наша жизнь – железная дорога.
Там Павел был опора и подмога.

(«Подмога» плохо, надо потом заменить.)

Но сделано для РЖД немало.
В дороге этой есть и Павла шпалы.

«Но» – почему «но»? И РЖД не всегда были РЖД. В советское время было МПС. Ладно, это тоже потом. А вот групповые фотографии. Одна из недавних: местная элита снялась с посетившим Сарынск Виктором Викторовичем Шестаковым, сарынским выходцем, а теперь большим человеком в Кремле. Дубков – разогналась рука – бодро начал:

А здесь мы видим единенья час,
Когда земляк наш осчастливил нас.
Павел Витальевич, как видим, ближе всех,
То не карьеры – дружества успех.
Сезонтьев тут, наш славный губернатор,
И тоже друг, а заодно оратор.

Юмор заключался в том, что губернатор заикается и картавит, над этим все подшучивают, он не обижается, говорит: главное не слово, а дело; если альбом попадет в его руки – не оскорбится. Но Дубков собственному юмору не порадовался. Запал куда-то испарился. Он смотрел на фотографию, на знакомые лица. Вячик знал подноготную этих людей и, хотя считал, что в любой жизненной ситуации из всех зол выбирают лучшее, поэтому и примкнул когда-то к Сезонтьеву, понимал: эти солидные мужчины (и две женщины – министры культуры и соцздрава) с ног до головы замазаны нашим проклятым