– В Москву! – сказал Писатель, вспомнив о своей литинститутской юности.
– Во Владивосток! – сказал Парфен.
– Почему?
– Ехать долго, за окном пейзажи… Там – океан. Я там не был никогда. И там нас ни одна собака не отыщет!
Все доводы показались Змею и Писателю убедительными.
– Значит, так, – втолковывал Парфен. – Сейчас меняем три тысячи долларов: билеты дорогие. Последним вечерним поездом в Москву, а оттуда сразу же на Владивосток.
– У меня паспорта нет, – напомнил Змей. – Без паспорта билет не дадут.
– Положись на меня, – успокоил Парфен. – Я где работаю, в конце концов? Данные паспорта помнишь?
– Нет.
– Неважно, из головы придумаем. А во Владивостоке сделаем тебе новый паспорт. Итак, берем билеты до Москвы и заказываем сразу на Владивосток. Остальные деньги прячем.
– Двадцать одну, – вдруг сказал Змей.
– Что?
– Двадцать одну берем себе. По семь на каждого. Надо еще родственникам оставить на прожитье.
– Маловато! – сказал Писатель.
– А ты там жуировать собираешься? – спросил Парфен. – Мы будем работать! Мы наймемся на сейнер рыбу ловить.
И Писатель со Змеем тут же поняли, что они именно хотели на сейнер рыбу ловить. И дружно кивнули, уважая умного друга.
Парфен подвел итоги:
– Прав Змей, родным надо что-то оставить. И сказать, что уезжаем. Честно. Без экивоков. Поэтому: план. Берем билеты. Договариваемся, где встречаемся. И прощаемся с теми, с кем хотим. Навсегда.
Слово это, печальное и высокое, заставило друзей встать. И они стоя выпили.
И не прошло и часа, билеты были куплены, деньги спрятаны, каждый имел при себе наличность для родных и на собственные прощальные нужды. Встреча была назначена на вокзале за полчаса до проходящего ночного поезда на Москву. ( № 183, Астрахань-Москва, убытие в 1 час 13 мин.)
Глава тридцатая
Прощания. Змей
Змей стоял перед матерью, и был он теперь, конечно, не Змей, а Сергей Углов, потому что Лидия Ивановна даже и не знала, что его так дразнили в школе.
Она сидела на старом стуле, покрытом старой шалью, перед ней на круглом старом столе лежали вороха денег, она даже и оценить не могла, сколько, понимала лишь: много. Страшно много. Именно – страшно.
– Когда ты учиться после школы дальше не пошел, а работать, я думала: ладно, не всем профессорами быть, главное – человек ты не злой, хороший!..
– Мама, эти деньги честные, говорю же! – бубнил Углов.
Не слышала его Лидия Ивановна, продолжала причитать:
– Когда с женой тебе не повезло и ты один бобылем зажил, я думала: ладно, не всем под женами маяться, может, и к лучшему, главное – человек ты спокойный, честный!..
– Сама ты посуди, где я украсть их мог? Для воровства умение надо! – с тихим отчаяньем говорил Углов, страдая за мать.
– Когда работы ты лишился и выпивать начал, я думала: ладно, опять не повезло, главное – человек ты тихий, безответный, выпьешь – не буянишь, всегда домой придешь… да на своих ноженьках… да на постельку ляжешь… да на маму смотришь весь бледненький… виноватый!.. – совсем уж заголосила Лидия Ивановна, будто по покойнику. – А теперь да что мне и делать? Да и как людям в глаза глядеть? Да и убери ты деньги свои поганые! – с мукой и со слезами речитативом выговаривала Лидия Ивановна, и сыну стало страшно за нее.
– Мама! – закричал он. – Да я тебе чем хочешь клянусь, нашли мы эти деньги, с утра встретились – я, Пашка Парфенов и Свинцитский Ванька, писатель, через дорогу живет, мы учились вместе, вспомни! Станет тебе писатель воровать?
– Воровать, может, не станет, а жульничать – все могут. Сжулили вы эти деньги.
– Да как?
– Это вам виднее. Убери. Видеть не могу.
– Еще раз объясняю: нашли мы их! У «Трех медведей». Голые деньги, без документов, неизвестно, кому отдавать. Ванька, Пашка! Пашка вообще в правительстве губернском, ему-то зачем воровать? – кричал Углов.
– А чего там еще делать, если не воровать? – заметила Лидия Ивановна, но уже как-то поспокойней.
Помолчали.
– Не выбрасывать же их теперь, – сказал Углов. – Купим еды себе. Тебе кофточку купим розовую.
– Старухе – розовую? Ты думай, что говоришь. Сынок, посмотри на меня.
Углов посмотрел.
– Скажи мне, только глазами не виляй: нашли деньги или что?
Углов прямо посмотрел матери в глаза и сказал:
– Нашли.
И она поверила.
И как не поверить, если Сергей Углов не умеет врать? С детства пробовал: не умеет. Если еще отвернется от человека, то, может, и получится. А когда в глаза – не может. И пытается, но сразу видно: врет. Поэтому попытки оставил. Нет, учителям-то врал – и даже иногда в глаза, но тут ведь общая игра: ты учитель – я дурак, ты хочешь, чтобы тебя надули, ну, я и надуваю, и оба в дураках, но к обоюдному удовольствию. Врал и по комсомольской линии, и по профсоюзной на работе; тоже ведь игра: один врет, другой кивает с удовлетворением. А вот в серьезных человеческих отношениях Углов – не врет. (Единственное, может, исключение: когда просит денег на выпивку, но тут врет не сам Углов, а его больной, надо прямо сказать, организм.) Из-за этого в свое время и ушла от него жена. О чем она ни спросит – ну, обычные супружнины вопросы: где был, почему поздно, с кем пил, куда деньги дел и т.п., заставив при этом смотреть в глаза, – Углов все выкладывает. По молодости гульнул на стороне: всего один шальной полухмельной вечер с шальной полухмельной полузнакомой бабою – и по первому же запросу-подозрению все сам рассказал, дурак! Какая женщина от мужчины подобную правдивость стерпит? И – ушла. Были, возможно, и другие причины, но эта, пожалуй, главная.
И вот мать поверила – и вспомнила, что сын ей еще что-то молол про какой-то Владивосток.
– Куда ты, говоришь, ехать собрался? – насмешливо спросила она, совершенно не веря его намерению и считая, что он спьяну брякнул. Мало ли: месяц назад тарахтел, что сделает вместо чердака мансарду, застекленную на все четыре стороны и наверх – чтоб, как он выразился, «спать в окружении неба и звезд».
– Да мы решили, – сказал Углов, – поехать и на работу устроиться там. На сейнеры рыбу ловить. Заработки хорошие, говорят.
– Это из тебя – работник?
– А почему нет?
– Сереженька, роднуся, ты же алкоголик! Кто тебя возьмет?
– Сегодня алкоголик, завтра – нет. Я брошу.
– Бросал один такой… Спрячу я деньги пока…
И мать пошла прятать деньги, а Углов смотрел ей вслед и думал, что она хоть и не старуха полная еще, а в возрасте серьезном. Как же он уедет от нее? А – заболеет? На старшего брата не оставишь, он даже ей не рассказал о нем, чтобы не расстраивать. Как же быть? С собой – не возьмешь. Вопрос получается – неразрешимый!
