что можно, работать же совсем отвык, да и не брали уже никуда: вид крайне непрезентабельный даже для грузчика.
Татьяна, естественно, отказала.
– Допился совсем, – сказала она, жалея его не как бывшего мужа и не как человека, а как отца своих детей, которым, как ни говори, будет неприятно, если он сдохнет от пьянства в канаве.
– Это мое дело! – гордо ответил Абдрыков. Он даже в просительной ситуации старался держать характер. Держал, правда, из последних сил. – Ты не бойся, я отдам.
– С каких шишей, интересно?
– За работу получу.
– За какую?
– Да там, – махнул рукой Валера в сторону мифической работы, про которую он уже и забыл, как она выглядит. Ему было так худо, что не осталось даже энергии на то, чтобы убедительно соврать.
Георгий в это время как раз вернулся с участка Ледозаровой, умывался перед ужином. В семейный разговор вмешиваться не собирался, но тема оказалась близкой и не вполне семейной, поэтому он предложил:
– А ко мне не хотите пойти?
– Землю таскать? – спросил Абдрыков, знавший о делах Георгия.
– Да хоть бы и землю таскать в том числе, – не стал попусту обольщать его Георгий. – Не задаром же.
– Если бы что-то квалифицированное, я бы мог.
– А что вы умеете квалифицированное?
– Да все. Кирпич ложить, фундамент заливать, по столярке-малярке всё умею, – приукрашивал свои способности Абдрыков.
Глянув на Татьяну, Георгий по ее усмешке понял, что Валера привирает. Но все-таки сказал:
– Ладно, попробуем.
И взял Валерия.
Потом к ним присоединился Кумилкин.
Это было неожиданно для него самого: шел мимо, остановился, понаблюдал, как Абдрыков заливает цементным раствором дно будущего пруда, сказал:
– Это ж тебе не бассейн, а пруд. Ему в дне вентиляция воды нужна – или она стоячая тут будет?
– Вода лучше проточная, – сказал находившийся здесь же Георгий. – А вы откуда такие тонкости знаете?
– Да делал пруд одному начальнику, – сказал Кумилкин, умолчав, что это был начальник тюрьмы.
– А рассказали бы?
Кумилкин сначала рассказал, потом показал, потом Георгий предложил ему войти в бригаду, Кумилкин было отказался, но пришел на следующее утро:
– Ладно. Просто деньги нужны, чтобы уехать отсюда к черту. Или в виде первоначального капитала на гостиницу.
Так он оправдал перед самим собой собственное странное желание поработать – ибо то, что делали Георгий и Валера, его неожиданно заинтересовало. Фантазию можно применить. Не скучно.
Проводил здесь все свободное время (а другого и не было) и дважды инвалид Одутловатов.
Тоже сначала порывался помочь, но отстранили: ничего толком не умеет и быстро выдыхается.
Зато Одутловатов помогал морально: сидя в теньке, рассуждал о пользе труда и красоты, причем рассуждал толково. Мы ведь, говоря о деле, гораздо умнее, чем тогда, когда это дело делаем.
– В России живут некрасиво! – сказал он.
– Удивил, Олег Трофимович! – воскликнул Кумилкин, дробя камень. – Кто ж этого не знает?
– Ты, Юра, считаешь, что я о наших нравах? Некрасиво – в смысле, ну, как говорят – некрасивый поступок? Плохой то есть?
– Ну.
– Нет. То есть и в этом плане тоже, но я в плане красоты как украшения.
– Это правда, – понял мысль Одутловатова Абдрыков. – Он оперся о лопату, закурил и развил мысль: – Всю жизнь в грязи живем – и нам нравится. Народ такой.
– А мы по-другому жить не можем и не должны! – защитил народ Одутловатов, хотя начал с явной критики. – Могу обосновать!
– В самом деле? – заинтересовался Георгий.
– Запросто! Вот смотрите. Русские люди всегда жили в деревянных домах. Дома то и дело горели – целыми деревнями. Что получается? Твой сосед стены из кривых бревен скатал, гнилой соломой покрыл – сгорел. Ты постарался, срубил дом красиво, крышу дранкой обделал, досточка к досточке, конечек присобачил – и тоже сгорел. Кому обидней? Конечно, тебе. И следующий дом ты уже перестаешь стараться делать красивым. Вещи тоже. Все равно сгорят.
– Так уж обязательно и сгорят? – спросил Кумилкин. Он был вообще-то согласен, но все же спросил – для спора.
– Ну отнимут.
– Кто?
– Мало ли. Татаро-монголы. Хозяин-барин при крепостном праве. Люди ведь жили временно у нас всегда. Нападут, в плен уведут, продадут, холера какая-нибудь. А когда крепостное право кончилось, только раздышались немного, советская власть началась, колхозы, то есть опять ничего своего, все временно. Работа не твоя, квартира не твоя, все не твое, все временно. А когда человек временно живет, есть у него интерес что-то украшать? Да никакого! Если уж только из личной старательности.
Георгий слушал Одутловатова внимательно – видно было, что сам об этом размышлял.
Спросил:
– Вы откуда все это знаете?
– Книги читал про историю, – пояснил Одутловатов. Он и правда прочел за последние годы три или четыре исторические книги, предпочитая этот жанр всем прочим, и, будучи неглупым человеком, сделал для себя выводы.
Так они и продолжили: Георгий, Валера и Юрий работали с периодической мелкой помощью Толика и Кости, наводя красоту, а Олег Трофимович помогал им рассуждениями о бессмысленности работы и наведения красоты, которые их странным образом не расхолаживали, а даже наоборот, пробуждали энергию – им словно интересно стало своей частной деятельностью опровергнуть те общие законы, которые им предъявлял Одутловатов.
По вечерам Георгий садился за компьютер Кости, и они вместе смотрели в Интернете, какие бывают виды ландшафтного дизайна. Видов этих оказалось немерено. Георгий вприглядку учился и перенимал, а также запоминал на будущее.
Внимательно читал газеты, книги, в том числе те, что уже прочел, находясь у Татьяны. То есть заново.
– Хочешь найти, что тебя касается? – спросила Татьяна.
– Да нет. То есть и это тоже. Просто – накапливаю информацию.
Или взялся за Костин учебник немецкого языка. Вчитывался, тихо произносил слова, вслушиваясь в них. Объяснил Татьяне:
– Понимаешь – обидно. Врач сказал: в пассивной памяти всё есть. И ты вот тоже говоришь, что я в бреду по-немецки говорил, по-английски. Значит, я эти языки знал? А теперь – не знаю. Но они же есть во мне! И не только языки, все остальное. Все есть – а где-то там, пропадает, не используется.
– Вообще-то человеку хватает и того, что он сам по себе помнит, – заметила Татьяна. – А если запоминать все, что случается, это же невозможно будет жить. Если бы я помнила, как и кто меня обижал, какие у меня неприятности были, ты представляешь, как бы я мучилась?
