кроме очень существенного момента: я словно оказался совершенно неожиданно в стране, языка жителей которой не понимаю.
Но я еще надеялся, что не все так плохо: может, я не понимаю выборочно, имея в виду не слова, а людей, то есть кого-то не понимаю, а кого-то понимаю? И я стоял в толпе вагона, озираясь слухом, но, как известно, из-за шума поезда не разберешь, что говорит даже стоящий рядом. И вдруг стало тихо, и все будто заговорили громче. На самом деле поезд вышел из тоннеля, звук его перестал отражаться от стен, а люди говорили так же, как и раньше, просто голоса их теперь проявились. И я их понимал. И слушал — с наслаждением!
— Я ему говорю: ты соображай, у тебя дети у самого взрослые! рассказывала одна женщина другой (обе были с короткими волосами, крашенными в гнедую масть, с пористыми щеками и носами, похожие, как сестры, при этом ясно, что не сестры). — Он говорит: ты меня не учи! А я не учу, я просто факт говорю! Очень надо мне тебя учить! Нет, правда же? Он говорит: ты меня не учи! Я говорю: родной, но ты же ко мне придешь! Ты же через неделю придешь ко мне! Понимаешь? Он через неделю же ко мне придет! Я ему говорю: родной, ты никуда не денешься, ты придешь через неделю! Прибежишь, как миленький! Вам чего, мужчина? — вдруг обратилась она ко мне, и я понял, что уставился на нее слишком уж пристально.
— Ничего.
— А ничего — так и нечего смотреть!
Я отвернулся. Я понимал и других, но мои восторги довольно быстро прошли. Умиление сменилось мыслью: чего мне теперь еще ждать? И надолго ли передышка? Однако и эта тревога ушла, навалилась усталость. В вагоне стало посвободнее, я сел, прикрыл глаза. Скорее бы домой.
Когда открыл глаза, увидел прямо напротив девушку. Красивую, стройную и т. п. Смотрел на нее и ничего не чувствовал. То есть — с чем бы сравнить? Ну, у человека в квартире, при входе в комнату, был порог. Он привычно его перешагивал. А потом сделали ремонт (у меня так и было), порог исчез, но он по привычке некоторое время перешагивает — без необходимости. Так я и смотрел на девушку: как бы перешагнув, то есть что-то такое как бы почти испытав, что привык испытывать, но тут же понял, что ничего я не испытываю.
Так, подумал я, это, видимо, и есть то, что в энциклопедии названо «эмоциональной тупостью». Вот нищий в инвалидной тележке едет по вагону, раньше хоть мелкие мысли, но возникли бы, а сейчас никаких. Раньше то давал денег, то нет, по настроению, но было же какое-то настроение! — а сейчас абсолютно все равно. Я пошевелился, опытный нищий тут же понял и шустро покатил ко мне, толкая колеса руками. Камуфляж, бритая голова, маленькие темные глаза, лицо длинное, на щеке шрам. Выражение лица, конечно, скорбное, но без нажима. Я решил, коли уж нет у меня эмоций своих, подпитаться чужими. Достал бумажник, залез в него и вынул все, что было. Не так уж много, но, в общем-то, кто-то такие деньги за месяц зарабатывает. Я хотел увидеть чужую радость.
Нищий благодарил, прижимая руки к груди, и что-то бормотал: «…кровь лил… недаром… спасибо… не забуду… есть люди!» — и посматривал на двери, опасаясь, что я передумаю. Поезд дошел до станции, двери открылись, он еще раз наскоро что-то пробормотал и выкатился. Никакой радости, никакой эмоциональной подпитки я не получил. Сожаления об утраченных деньгах тоже не было. Ничего не было.
Красавица смотрела на меня и улыбалась. Мне захотелось, адаптированно выражаясь, заговорить с ней. Потому что, если объяснить полностью, чего мне хотелось, то это будет страницы на две. Со всяческими подробностями. (На самом деле мне этого не хотелось — ни заговорить, ни подробностей. Никогда ни с кем не заговаривал на улице, в метро, в магазине, в общественных, то есть, местах: не хватало здоровой наглости. Но именно поэтому и захотелось потому, что не хотелось, и потому, что раньше этого не делал.)
Пока я собирался, красавица вдруг сама сказала:
— Лучше бы мне дали!
— Да он пьяный! — объяснила ей подруга, которая сидела рядом и на которую я до этого не обращал внимания. Какие-то щеки.
— Ошибаетесь, я трезв. Просто люблю делать добро. Вам нужны деньги?
В вагоне, в нашем конце, совсем уже никого не было, и я говорил без стеснения. Красавица улыбалась. Что-то было в ней провинциальное.
— Всем нужны деньги, — сказала она.
— Позвоните, дам, — спокойно сказал я ей, протягивая визитку.
— Ага, знаем! — сказали щеки.
— Что вы знаете?
— Да всё, за что вы деньги даете!
— Я даю их просто так. Хобби такое. Увлечение.
А красавица, улыбаясь, читала визитку.
— Издательство… Книжки печатаете?
— Да.
— Про любовь или детективы?
— Про все.
— Это хорошо. Спасибо.
— Вот и славно. Там домашний есть, звоните лучше по нему, — сказал я, вставая: была моя станция.
0
Ну вот, а теперь история. Начало. Нулевая отметка, как говорят строители.
Я пришел к сыну Валере, сын Валера встретил меня приветливо, но не радостно, поглядывал на часы. Я обратил внимание на то, что в квартире необычайно чисто, убрано, все на своих местах. Впрочем, он всегда любил порядок и очень раздражался, если в его комнате случалось что-то переставить, передвинуть, переложить без его ведома. Мы с Ниной нарадоваться не могли на черту, столь необычную для мальчика, да еще современного: большинство наших знакомых сетовали на безалаберность и неопрятность своих детей. И оно понятно: мы-то в советское время росли, когда то малое, что с трудом добывалось, хотелось хранить и содержать в идеальном порядке, а для них все окружающее — данность, среда обитания, не стоящая лишнего внимания и заботы. И одевался Валера с малолетства очень аккуратно. И для учебников покупал специальные обложки, чтобы книги не трепались…
Я сам своей глупой шуткой о том, что Валера, возможно, приводит не девушек, накликал неожиданные мысли. Эта любовь к чистоте и порядку… Довольно мягкие, даже, можно сказать, изящные движения: Валера высокий, большой, красивый, но при этом умеет быть плавным и неспешным… И голос у него высоковат… Правда, этим высоким голосом он не раз покрикивал на нас с Ниной с жестами не плавными и не изящными, что не утешает… И пахнет от него чуть ли не духами — или просто такая пахучая туалетная вода? Мне даже показалось, что у него ресницы темней обычного, будто подведены, и губы ярче, будто подкрашены. Интересно, как Нина отнесется к тому, что мои дурацкие пророчества сбылись? А как я сам отнесусь?
— Что нового? — спросил я.
— Ты по делу? — ответил Валера вопросом на вопрос, не вменяя себе в необходимость быть вежливым.
— По делу.
— По какому? Ты извини, просто ко мне скоро придут.
— Дело важное: пообщаться. Кофе угостишь?
— Запросто. Но у меня десять минут, извини. Ты бы позвонил вообще-то.
— Я хотел с дороги, батарейка в телефоне села. Кого-то ждешь?
— Я только что сказал.
— Да, извини. Старость, память дырявая.
Валера торопливо готовил кофе. Но не растворимый все-таки, он презирает растворимый кофе и тех,
