побери, чувствовать себя единственным! Даже если при этом сказали, что книга твоя отстой. Но, может, и это расчет? Вот, мол, ничего не таю, говорю неприятную правду, если мелкий человек — обидишься (и подтвердишь свою отстойность!), если великодушный — долгом сочтешь ответить добром на зло.
Я вернулся в кухню, налил себе кофе, сел, постучал пальцами о стол.
— Ты видишь, что у меня творится?
— А что?
— Ремонт. Кучу денег потратил. И квартира эта не даром досталась. Понимаешь? Так что извини, Дашенька. У меня просто нет такой суммы. Тысячу могу наскрести. [8]
Даша отрицательно качнула головой.
— Нет. Это ничего не решит. Где я остальные четыре возьму? Мне до завтра ровно пять нужно. Может, займешь у кого?
— Радость моя, у меня нет таких знакомых…
— Ясно. Ну, извини.
— А что все-таки случилось? Может, расскажешь?
— Да какая разница. У тебя что, от этого деньги появятся?
— Нет.
— Тогда зачем?… Ладно, пойду. Спасибо за кофе.
И тут бес добросердечия обуял меня. Вы скажете: что за путаница, как это — бес добросердечия? Путаница, может, и есть, но ошибки нет. На своем опыте знаю, что тягу совершить добрый поступок вполне можно сравнить, например, с похотью. Тебя охватывает неразумное, слепое, именно похотливое по силе нетерпения предвкушение сладострастия, которое ты сейчас испытаешь сам от себя.
— Постой, — сказал я Даше. — Сейчас посмотрю, что у меня там есть.
И вторично отправился к Ашуру Калымбекову.
В это время зазвонил домофон, я свернул в прихожую, снял трубку.
— Я тут, — послушался голос Ирины. — Открывай.
И я вспомнил: она еще утром предупредила, что заедет как раз к этому часу.
65
Я не выпроводил Дашу тотчас же, хотя и мог предположить, чем все кончится. Вероятно, я именно хотел, чтобы все кончилось. Обрадовался моменту, понимаете?
Я принес Даше деньги и сказал:
— Пересчитай.
Она послушно начала считать.
Когда Ирина вошла, она закончила счет. Перетянула пачку резинкой и сказала Ирине рассеянно:
— Здрасьте!
Далее адаптировано: описание ряда эпизодов, иллюстрирующих безысходность отношений с Ириной, и вывод: я знал, что делаю ошибку, не не сделать эту ошибку было бы еще большей ошибкой.
Даша уже была вся там, где эти деньги должны кому-то спасти жизнь. Встала и, проходя мимо меня, поцеловала в щеку, сказав Ирине:
— Он у вас замечательный!
И ушла.
— Что это было? — спросила Ирина.
— Девушка попросила взаймы.
— Да?
— А почему тебя это волнует? У нас не совместное ведение хозяйства, выражаясь юридически.
— Ты ей платишь за услуги? Она продолжает к тебе ходить?
— Даже если так. Для тебя новость, что у меня могут быть другие женщины?
— Ты про Аню, что ли? Ей — как воды попить. Про других она мне докладывала, ничего серьезного. А тут, я чувствую, не просто так.
— Ириша, свет мой, тебе-то что? Только не говори, будто ревнуешь.
— Да нет… Какая тут ревность, она же за деньги. Разве нет?
— А ты не за деньги?
— Ты с ума сошел?!
— Ничуть! Ты согласилась на роман со мной — зачем? Чтобы получить передачу. А передача зачем? Чтобы больше славы. А слава зачем? Чтобы иметь больше денег за свой телевизионный образ, который лучше продается и стоит дороже! Арифметика!
— Ты так считаешь?
— А что, не так?
— Ты серьезно так считаешь?
— Нет, а что, не так?
— Нет, ты действительно так считаешь?
— Да, я так считаю! Или про любовь начнешь говорить?
— Я? Теперь? После этого?
— А до этого можно было? Входило в стоимость?
Даже странно, какое значение женщины придают словам, произнесенным вслух. Ведь знала же она, как я отношусь к происходящему, знала, что позволяю ей притворяться, потому что сам, вроде того, влюблен. (Эта мимолетная оговорка, это «вроде того» — неспроста. Серьезный беллетризм предполагает двойственность, которую выдают и принимают за психологию. Герой, дескать, думает, что любит, а на самом деле нет. Психология, ё! Или: героиня, дескать, думает, что не любит, а на самом деле очень даже любит. Супер-психология, што ты! Результат ошеломительный: он ее любит, думая, что она его не любит, поэтому он стремится ее разлюбить, но, как только разлюбляет, выясняется, что она, не любившая, в этот самый момент полюбила! Он, тут же обратно влюбившийся, спешит наверстать, но поздно: она успела уже опять разлюбить! — А. А.) Знала — и… И ничего. Терпела до тех пор, пока не услышала от меня всего лишь то, что и так подразумевалось. Это мне напоминает, простите, еще одну историю. Вкратце: муж пил, жену бил, скандалил, матерился, жизни не давал, приходил поздно, а то и утром, и длилось это пять лет, десять, пятнадцать. Но однажды он выкрикнул: «Жить с тобой не хочу, дура! И как баба ты противная мне!». И жена смертельно обиделась: «Ах, вот как ты ко мне относишься? Давно бы сказал!». И подала на развод.
Конечно, Ирина соблюла равновесие. С улыбкой злой, отвратительной и прекрасной, она сказала:
— Хорошо, Александр Николаевич. Вы меня такой считаете — не буду спорить. Даже наоборот, постараюсь соответствовать тому, что вы обо мне думаете. Правда, попутно вас уничтожить придется. Да и давно пора: надоели вы мне!
66
Всякому пишущему известно, как больно может вдруг тронуть мнение человека не авторитетного, не близкого, не родного, а совершенно постороннего, чужого, при этом абсолютно некомпетентного. Загадка! Чего только не читал я о книгах З. Асимова, с какой бранью не сталкивался игнорировал, а потом и вовсе перестал читать. Хвалебные отзывы, между прочим, тоже. Но вот необразованная девчонка отозвалась пренебрежительно, назвала отстоем и уничижительно сравнила с другим — и как-то не по себе стало, подумалось ни с того, ни с сего: вдруг именно она правду чует, вдруг она оказалась в роли сказочного мальчика, крикнувшего, что король голый?
Короче: перечитав за один вечер книги Асимова, выпущенные и подготовленные, хорошо выпивая при этом, я позвонил Валере, Костику, Мокшину, Дине и еще нескольким друзьям, которые остались у меня с
