румына.
Час тому назад он захватил этого солдата невдалеке от переднего края. По правде говоря, эта операция не доставила ему особых трудностей. Когда бойцы из охранения заметили впереди тень человека и уже изготовились было стрелять, Зайцев выругал их на чем свет стоит и, схватив автомат, бросился в темноту. Он решил взять непрошеного гостя живым и, догнав, осторожно стал красться, чтобы напасть внезапно. Но под ногой у него что-то хрустнуло. Человек обернулся на шум и, к удивлению Зайцева, не только не стал стрелять, а тут же бросил оружие, поднял руки и закричал: «Рус, сдаюсь!» Зайцев, конечно, сразу смекнул, что имеет дело с перебежчиком. Но привести перебежчика после всех хлопот — не такое уж геройское дело. Он выстрелил два раза в воздух, а потом, подняв с земли автомат румына, свирепо крикнул:
— Шнель!…
Румын покорно пошел впереди. Зайцев так изобразил дело, что бойцы раскрыли рты, слушая рассказ, как смело и решительно он действовал, прежде чем этот солдат наконец бросил автомат и поднял руки.
По пути к командному пункту полка Зайцев остановился у землянки, в которой жили разведчики, громко доложил командиру взвода о том, что задержал румына, и дал полную возможность попавшемуся на пути Яковенко полюбоваться делом своих рук. Пусть Федор не думает, что он один такой храбрый, есть, может, и другие не хуже его.
Пока Зайцев дошел до блиндажа Дзюбы, он уже сам убедил себя, что, несомненно, совершил выдающийся геройский поступок. До сих пор он ничем не выделялся. А вот теперь налицо его личный пленный, первый пленный, которого он захватил сам… Когда Дзюба объявил ему благодарность, Зайцев принял ее как должную оценку своего подвига. И в самом деле, ведь не рванись он вовремя вперед, румын мог запросто напороться на наши пули.
Дзюба сразу же доложил о захвате пленного комдиву Чураеву, тот сообщил командарму Коробову, и через час в землянке Дзюбы уже появились начальник разведки Дробышев и переводчик.
Захват пленного перед началом сражения — дело большой важности. Последняя, самая свежая информация могла помочь правильной оценке обстановки. Дробышева не на шутку тревожил вопрос, кто этот солдат. Почему он оказался у переднего края? С какой целью? Судя по докладу Дзюбы, он оказал сопротивление и был обезоружен. Можно ли доверять его показаниям? Дробышев тщательно взвешивал каждое слово румына. Пленный утверждает, что у них ничего не известно о том, что хотят делать русские. Он слышал, как офицеры между собой говорили, что в обороне придется просидеть всю зиму. Вот он подробно и как будто охотно рассказывает о составе полка, называет населенные пункты, где находится штаб и где стоит артиллерия. Знать это, конечно, весьма важно. Дзюба даже оживился и тут же поставил на карте несколько значков синим карандашом. Но известно ли пленному о более широких передвижениях войск? Не подводятся ли к переднему краю новые части?
— Нет, об этом ему ничего неизвестно, — переводит капитан.
— Пусть теперь подробнее расскажет о себе.
Дробышев внимательно слушает, капитан переводит:
— Его зовут Ион Лука. Он часовщик из Бухареста. Три месяца назад он еще надеялся, что война пройдет мимо него. Но потом он получил повестку: явиться на призывной пункт. Отправили в казарму. Месяц обучали. Потом — эшелон. Восточный фронт. У него трое детей. Он говорит, что ему надо жить ради них. Гитлеровцы заварили эту кашу, вошли в сговор с Антонеску. Но при чем тут он, часовщик из Бухареста? Да провались они к дьяволу — Антонеску и Гитлер! Он, Ион Лука, отец троих детей, проклинает их. Конечно, было страшно перебираться через линию фронта, могли убить ваши и свои, но, слава богу, он остался жив…
Дробышев удивленно развел руками. Почему такое противоречие? Решил сдаться в плен, а сам сопротивлялся? Черт знает, как все запутано! Можно ли ему вообще верить? По опыту Дробышев знал, что пленные, опасаясь расстрела, часто готовы плести невесть что, лишь бы завоевать доверие. Другое дело перебежчики. Их показания более надежны и объективны.
— Спросите-ка у него, — раздраженно сказал Дробышев капитану, — почему он оказал сопротивление, когда его задержали?
Капитан перевел солдату вопрос. Тот испуганно взмахнул руками и быстро заговорил, указывая в сторону Зайцева и как бы призывая его в свидетели.
Переводчик повернулся к Дробышеву:
— Он категорически утверждает, что сдался без всякого сопротивления!
Дробышев стукнул карандашом по бумаге.
— Так кто же тут врет, дьявол их разбери! — крикнул он. — Товарищ Дзюба, кто задержал румына?
— А вот он здесь! Разведчик Зайцев! — сказал Дзюба.
Зайцев стоял ни жив ни мертв. Вот уж он совсем не ожидал, что полковник начнет добираться до истины. Дробышев взглянул на него колючим взглядом и сердито спросил:
— Это вы задержали солдата?
— Я, товарищ полковник! — пролепетал Зайцев.
— При каких обстоятельствах?
По тому, с какой настороженной пытливостью смотрел на него полковник, Зайцев понял, что всякое запирательство бесполезно. И вообще, очевидно, знать правду полковнику нужно для дела, иначе бы он не прицепился так, что руками не оторвешь. Запинаясь и проглатывая слова, Зайцев рассказал все как было.
— Ну вот, наконец-то! — вздохнул Дробышев. — Добрались-таки до истины! Недаром говорят, — повернулся он к полковнику, — что нигде так не врут, как на войне да на охоте!…
— Идите к себе, товарищ Зайцев, — сказал Дзюба, презрительно оглядывая разведчика, — благодарность я снимаю. А вас лишаю своего доверия! И разведчиком вы больше не будете. Ступайте!…
Зайцев, которому недавно исполнилось двадцать лет, совсем по-мальчишески всхлипнул и выскочил из землянки.
Через четверть часа Дробышев и капитан, захватив с собой перебежчика, уехали в штаб армии, а еще через полчаса начались события, которые заставили Дзюбу забыть на время Зайцева и тем спасли его от окончательного бесчестия.
Чураев вызвал к себе командиров частей и предупредил их, что до начала наступления остались считанные часы. Артподготовка начнется по сигналу «Лебедь». Нужно еще раз проверить связь. Телефонисты должны все время держать трубку возле уха…
После этого полковой комиссар Кудрявцев разослал замполитам пахнущие свежей типографской краской пачки. Это было обращение Военного совета фронта ко всем бойцам и командирам. Оно гласило:
«Товарищи бойцы и командиры!
Пробил долгожданный час, сегодня мы вновь идем вперед, в наступление.
Мы честно выполнили приказ Родины — «Ни шагу назад!».
Мы стойко удерживали порученные нам рубежи. Мы не пропустили врага через Дон.
Теперь приказ Родины — «Вперед!». Мы должны его выполнить с честью и самоотверженно».
2
Яковенко, одетый в новый стеганый ватник, вышел из землянки, держа в руках автомат, и остановился в тяжелом раздумье.
Он был не из тех, кто легко падает духом. Он не пал духом и тогда, когда произошла неприятная история с танками, после которой его как паникера стали прорабатывать на всех собраниях.
А история эта, о которой говорили во всей армии, была, пожалуй, не так проста, как это казалось с первого взгляда.
