— Буду помнить, — сухо сказал я.
— Мне двадцать пять, — заявил Гуггенхейм. — Покажите, что вы привезли.
Он взял у меня пакет и направился к одному из лабораторных столов, стоящих вдоль стен. Получив время оглядеться, я выяснил, что из всех приборов, имеющихся в лаборатории, я мог узнать лишь микроскоп. Гуггенхейм же чувствовал себя в этой таинственной обстановке, как Рубик со своим кубиком.
Он был худощав, русоволос, глаза выдавали хорошо тренированное умение сосредоточиться. Он перенес одну из коричневых точек на стекло и склонился над микроскопом.
— Так, так, так, тут у нас клещик. Как думаете, что он переносит?
— Я... — начал я было, но выяснилось, что вопрос Гуггенхейма был чисто риторическим.
— Сняли его с лошади, — продолжил он жизнерадостно, — так что, возможно, здесь мы имеем Ehrlichia risticii. Вам приходит на ум Ehrlichia risticii?
— Не приходит, — ответил я. Гуггенхейм поднял глаза от микроскопа и улыбнулся.
— А лошадь больна? — спросил он.
— Лошадь просто стоит, и у нее депрессия, если можно так выразиться.
— Депрессия — понятие клиническое, — сказал он. — Что-нибудь еще? Лихорадка?
— Температуру я не мерил. — Я снова вспомнил поведение Петермана сегодня утром и добавил:
— Отказывается от еды.
Этим сообщением я просто осчастливил Гуггенхейма.
— Депрессия, лихорадка, анорексия, — заявил он, — классические симптомы. — Он взглянул на Лиззи, Куиппа и меня. — Почему бы вам не погулять? Часок. Я не обещаю, но, возможно, тогда я смогу вам что-то сказать. Тут есть мощные микроскопы, мы их используем для исследования организмов на грани видимости. Короче, дайте мне час.
Мы послушно удалились, оставив халаты в вестибюле. Куипп отвез нас к себе домой, где, несмотря на чисто мужскую и книжную обстановку, явно чувствовалось присутствие Лиззи. Однако выражение ее лица заставило меня воздержаться от комментариев. Она сварила кофе. Куипп взял свою чашку и привычно пробормотал слова благодарности.
— Как там мой малыш «Робинсон»? — спросила Лиззи. — Все на том же место?
— Погрузчик будет в понедельник.
— Скажи им, пусть там поосторожнее.
— Упакую его в вату.
— Им придется снимать винт...
Мы с удовольствием выпили черный крепкий кофе.
Я позвонил Изабель. Все в порядке, доложила она.
— Что такое этот Фонд Макферсона? — спросил я Куиппа.
— Меценат-шотландец, — коротко ответил Куипп. — Есть еще маленькая университетская стипендия его имени. Также и государственная субсидия. В лаборатории два великолепных электронных микроскопа, и в настоящее время при них два местных гения, с одним из них вы познакомились. Они проводят свои исследования, и люди в ужасных местах перестают умирать от ужасных болезней. — Он допил кофе. — Гуггенхейм специализируется на векторах Ehrlichiae.
— Не знаю этого языка, — сказал я.
— Ага. Тогда вы не поймете, почему он так заинтересовался, когда я спросил про клещей на лошадях. Есть вероятность, что вы поможете ему разрешить некую загадку. Ничто иное не оторвало бы его от матча по регби.
— А что это за ерлик... как вы там сказали?
— Ehrlichiae? Это, — проговорил он с легкой усмешкой, — плеоморфные организмы, которые находятся в симбиозе с антроподами и ими же переносятся. В общих чертах.
— Куипп! — воскликнула Лиззи. Он сдался.
— Это такие паразиты, которые переносятся клещами. Наиболее известные опасны для собак и скота. Гуггенхейм изучал Ehrlichiae на лошадях еще в Америке. Сам вам об этом расскажет. Единственное, что я знаю, так это то, что он имеет в виду новую болезнь, появившуюся только в середине восьмидесятых.
— Новую болезнь? — удивился я.
— Природа изобретательна, — заметил Куипп. — Жизнь не стоит на месте. Болезни приходят и уходят. Вот и СПИД — новая болезнь. А на подходе может быть что-нибудь и еще более страшное.
— Просто дрожь пробирает, — нахмурясь, сказала Лиззи.
— Лиз, радость моя, ты-то знаешь, что это возможно. — Он взглянул на меня. — У Гуггенхейма имеется теория, что динозавры вымерли не в результате природных катаклизмов, а из-за переносимых клещами рикетсияподобных патогенов. Это, чтоб вам было понятнее, паразитические микроорганизмы, вызывающие лихорадку вроде тифа. Гуггенхейм полагает, что и клещи, и паразиты вымерли вместе с хозяевами, не оставив следа.
— А можно перевозить эти, как их, патогены в жидкости для транспортировки вирусов? — поинтересовался я. — Той, что была в стеклянных пробирках?
Он сначала недоуменно посмотрел на меня, потом решительно покачал головой.
— Нет. Невозможно. Ehrlichiae не вирусы. Насколько мне известно, они вообще не могут жить ни в какой-либо среде, ни на культуре, что и затрудняет исследования. Нет. Что бы там ни было в ваших пробирках, это определенно не попало туда с клещей.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — заметил я огорченно.
— Лиззи — астрофизик, — сказал он, — слушает шорохи Вселенной с самого начала мироздания, а Гуггенхейм разглядывает элементарных паразитов, что можно сделать, только увеличив их в миллионы раз в электронном пучке. Пытаемся разглядеть внешние и внутренние глубины с помощью нашего слабого интеллекта и разгадать непостижимые тайны. — Он улыбнулся, как бы признавая свою ограниченность. — Смиренная правда в том, что, несмотря на все наши открытия, мы все еще на грани познания.
— Но с практической точки зрения, — заметил я, — все, что нам требуется, так это знать, что с помощью мышьяка можно вылечить сифилис.
— Вы не ученый, — укорил он меня. — Нужны такие, как Гуггенхейм, чтобы узнать, что мышьяк лечит сифилис.
— Что правда, то правда, — признал я. Лиззи одобрительно похлопала меня по плечу.
— Полагаю, вам неизвестно, — сказал Куипп, — что именно Эрлих, именем которого и названы Ehrlichiae, впервые доказал, что синтетический мышьяк лечит сифилис?
— Нет, — поразился я. — Никогда не слышал об Эрлихе.
— Немецкий ученый, нобелевский лауреат, основатель иммунологии, родоначальник химиотерапии. Умер в 1915 году. Надо о нем помнить.
В 1915 году, подумал я, Поммерн выиграл дерби. То было во время войны. Неисповедимы пути Господни.
Час спустя Куипп снова привез нас в Фонд Макферсона, где мы нашли бледного и дрожащего от возбуждения Гуггенхейма.
— Где вы взяли этих клещей? — спросил он, не успели мы войти в лабораторию в тех же белых халатах. — В Америке?
— Мне думается, их привезли из Франции.
— Когда?
— В прошлый понедельник. На кролике.
Он уставился на меня, напряженно соображая.
— Верно. Верно. Они могут путешествовать на кроликах. На мыле им долго не продержаться. Но, если перенести их на лошадь или кролика... нет никакой причины, почему бы им не жить на кролике... Кролик невосприимчив к лошадиным Ehrlichiae... так что он может без последствий для себя переносить живых клещей.
— А потом можно перенести этих клещей на другую лошадь? — спросил я.
— Вполне возможно. Да, да, почему бы и нет.
— Я лично не понимаю, почему, — вмешалась Лиззи. — Кому это может быть нужно?
