помойку. Стена была выше Рики. Он подпрыгнул, подтянулся и взобрался на нее.
Тяжело дыша, он выпрямился, восстанавливая равновесие, сгруппировался и прыгнул, ухватившись за край крыши. Пальцы начали соскальзывать, царапаясь о гравий. Рики застонал и перекинул свое тело через парапет одним усилием воли.
Некоторое время он лежал, тяжело дыша, не столько от усталости, сколько от страха, что наделал слишком много шума. Он прислушивался к голосам, доносившимся из помещения и со стоянки. Никакой перемены в интонациях, никаких тревожных криков.
Он полез по крыше, как обезьяна. Охлаждающее покрытие исчезло тогда же, когда и задняя дверь. Здоровенная щель в крыше была прикрыта листом рубероида, пропеченного солнцем до хрупкости и придавленного тут и там кирпичами и шлакоблоками. Прикусив от напряжения нижнюю губу, Рики разобрал завал.
Кровь закипала в нем. Злость, страх и необходимость нырнуть очертя голову в неизвестность, которую он больше не мог выносить, заставляли его вибрировать, словно живой камертон.
Но и проиграть было нельзя. Прыгни он, наделай много шума, потеряй равновесие или переломай ноги, и он уже никогда не сможет защитить поселок. Чтобы заставить себя продолжить смертельную игру, ему понадобилась вся та дисциплина, что он приобрел во время бесконечных подпольных занятий, вся та сила воли, которая выработалась при отработке вращений и ударов, после изнурительной работы в полях и ничтожных пайков, когда он уже перешагнул грань истощения.
Гуру Сантистеван никогда не заставлял его продолжать, никогда ни к чему не принуждал. Он просто стоял, наблюдая за его занятиями.
— Если хочешь прекратить занятия, мальчик, ты волен сделать это в любое время. Выбор за тобой. Дорога эскрима нелегка, и нет у него никаких гарантий.
Наверное, благодаря всему этому Рики и нашел в себе волю продолжить путь. Ему всегда не хватало права распоряжаться собственной жизнью, он был в полном смысле слова собственностью на государственной плантации, но гуру дал ему шанс сделать что-то для самого себя. Рики мог сдаться, отдать себя во власть программы государственного обеспечения, отказаться от собственной личности, собственных стремлений и желаний. Или же встать перед лицом ужасной проблемы выбора.
Он выбрал выбор. Теперь он должен был заставить себя не пасовать перед последствиями этого выбора.
Он отогнул рубероид. Соскользнул с края щели вниз, в черноту.
Голова-на-Молнии занимал помещение, которое раньше являлось офисом управляющего. Как повелось у боссов ГСО, оно было забито всяким добром, которое награбили его клевреты: цветастой, не слишком поношенной одеждой, подушками, еще сохранившими остатки мягкости, безделушками. Его страстью были игрушки: миниатюрные автомобильчики, грузовики и самолетики, заводные фигурки, даже куклы. Большинство игрушек были старинные: их производство, продажа, даже владение ими давно было объявлено вне закона как пропаганда насилия, пропаганда стереотипов, пропаганда эгоизма. Конфискуя их, его бойцы лишь выполняли требования закона.
Иногда, закрыв дверь, он снимал их с покосившихся полок и расставлял перед собой, представляя, что это настоящие люди, настоящие машины. Он придумывал и разыгрывал с ними маленькие сценки. В такие минуты он ощущал успокоение, его собственная боль покидала его.
Он проснулся, почувствовав твердый предмет, вжимавшийся в горло, и тяжесть придавившего его тела. В темноте лица кукол казались призрачными.
— Кто бы ты ни был, — спокойно сказал Голова-на-Молнии, пытаясь сесть, — ты выбрал очень неудобный вид смерти.
— Возможно, — сказал Рики Ангел, позволяя ему подняться.
— Чего ты хочешь?
Рики, моргая, вглядывался в темноту. В его детстве почти не было игрушек. Сейчас, окруженный крошечными человекоподобными фигурками, он почувствовал, как у него волосы шевелятся на затылке. Вопрос Головы-на-Молнии застал его врасплох; он рассчитывал, что начальник ГСО сначала спросит, кто он такой. Но тот сразу перешел к делу.
— Убить тебя, — сказал Рики. Это звучало неубедительно. — Ради людей поселка.
— Но ты не убил меня, — сказал шеф ГСО, пятясь назад. Рики не пытался остановить его. — Вместо этого ты разводишь разговоры. В чем же дело? Не чувствуешь уверенности в себе?
— А почему ты не убил меня? — спросил Рики.
— Так, значит, ты и есть тот бдительный бродяга, которого эта мразь уговорила защищать их, — хмыкнул Голова-на-Молнии. — Я просто хотел им показать, что на тебя не стоит рассчитывать, мальчик.
Щеки Рики горели, словно жестяная крыша под калифорнийским солнцем.
— Встань, — прошипел он.
— Зачем? Боишься прикончить меня в сидячем положении? Или просто хочешь потом убедить себя в том, что ты не убийца?
— Это ты убийца. Ты убил тех людей. Ты преступник.
— Нет, они преступники, детка. Я же представляю закон.
— Тогда это дерьмовый закон.
Голова-на-Молнии громко расхохотался.
— Нет. Закон велик. Он позволяет людям вроде меня жить по-человечески. Он дает мне масштаб, парень. Может, когда-нибудь я стану государственным служащим, и шлюхи будут делать мне отсос на заднем сиденье лимузина с кондиционером; я узнаю, что значит, когда настоящая сила кипит в жилах.
— Никогда этого не будет, — сказал Рики. — Ты для них — просто собственность, возобновляемый ресурс. Ты — такая же жертва, как и те люди, которых ты пытал этой ночью.
Голова-на-Молнии бросился под ноги Рики. Застигнутый врасплох, Рики рефлекторно выпрыгнул из кабинета в бывшую приемную. Шеф ГСО схватил его за икры и опрокинул на голый бетонный пол, Рики сильно ударился головой, отчего его мозги на краткий миг наполнились звездным водоворотом.
Однако Голова-на-Молнии ухватил его недостаточно крепко, чтобы придавить всей своей массой и силой. Рики ударил вслепую. Удар получился довольно весомый. Голова-на-Молнии, застонав, ослабил захват.
Рики вскочил на ноги, размахивая перед собой палками и выписывая ими в воздухе восьмерки. Скупой свет, проникавший снаружи, позволял разглядеть лишь силуэт высокого человека, стоявшего в напряженной позе. Шеф ГСО спал одетым, в ботинках, брюках и темной футболке.
Голова-на-Молнии нагнулся, пошарив под штанинами. Рики сделал выпад, но противник отшатнулся, сверкнув двумя кинжалами и проявив ловкость, достойную эскримадора.
Он встал в неглубокую боксерскую стойку, почти такую же, как у Рики, выставив левую ногу вперед. Это, возможно, означало, что он был праворуким; большинство борцов, кроме эскримадоров, выставляют вперед более слабую руку. Оружием ему служили изогнутые ножи с двадцатипятисантиметровыми лезвиями. Он держал их перевернутыми, лезвиями к предплечьям.
Гуру Сантистеван говорил Рики, что бойцы, которые держат ножи подобным образом, либо дураки, либо очень, очень искусные воины. Рики прикинул, что Голова-на-Молнии, по-видимому, добился своей должности именно благодаря бойцовскому опыту: хотя в их краткой беседе шеф ГСО проявил незаурядный интеллект, Рики сомневался, что извилины высоко ценятся в среде одичавших подростков, которые управляют улицами как наместники государства.
Голова-на-Молнии начал кружить. Рики поворачивался на месте, держась лицом к противнику и стараясь, чтобы тот, как более крупный человек, не прижал его к стене или другому препятствию. Гуру при обучении подчеркивал важность обороны как позиции более этичной, а также более выгодной в тактическом смысле. «Бои чаще проигрываются, нежели выигрываются, мой мальчик, — любил говорить гуру. — Дай противнику шанс проиграть первому».
Рики старался сосредоточиться. Длительные тренировки развили в нем до высокой степени рефлекс «драться или бежать», сопровождаемый горячим всплеском адреналина в крови, который превращал его в зверя. Однако мозг при этом работал четко, вбирая максимум информации…
