слушал в клубе железнодорожников выступления директора интерната Юдина, посвященные официальным датам, поскольку он, кроме своей образованности, имел мандат депутата горсовета. Видно было, что директор не просто душил ее, а многое делал до этого. Стала ясна и причина свиста: горлышки бутылок лежали на камне у входа и звучали на разные лады от залетающих ветерков.
Буксатов не имел детей. Но он всегда их хотел и умилялся издали.
Он пошел к интернату, вошел в интернат и спросил, где директор.
В кабинете у себя.
Он вошел в кабинет и, не имея сил долго рассматривать сидящего за столом директора, поднял ружье и выстрелил в него поочередно из двух стволов…
Вот что рассказал Иван Захарович, а Петруша слушал этот рассказ хоть и не впервые, но с новым интересом.
Выслушав и обдумав, сказал:
– Ну и к чему ты это?
– А к тому! Директора того я толкую теперь как предтечу Антихриста, Ирода первого, он ведь не просто детей избивал, он искал Христа, чтобы убить, а ты ведь в это время сам в интернате был!
Действительно, в ту пору мать Петруши прирабатывала уборщицей в интернате, выплачивая долг пропойцы-мужа (его проезжие жулики обыграли в карты, уехали, оставили адрес для присылки денег; если же не пришлешь, грозились, через полгода вернемся и убьем), и иногда брала маленького Петрушу с собой.
– Но это же девочки были! – воскликнул Петр. – Зачем ему было среди девочек-то Христа искать?
– А сам-то ты не был на девчонку похож? – тыкал Иван Захарович в стену, где развешаны были в рамках семейные фотографии и на одной из них – Петруша в трех– или четырехлетнем возрасте, кудрявый, в самом деле похожий на девочку.
Петруша опять призадумался.
Какая-то логика в словах Ивана Захаровича была. И все-таки.
– Не может этого быть! – сказал Петруша.
Иван Захарович понял, что он имеет в виду.
Помолчал.
Потом встал, подошел к Петруше, сидящему на диване, взял у него из рук книгу, отложил левой рукой, а правой что было силы ударил Петрушу по щеке – да так и застыл, внимательно глядя в Петрушины глаза. Глаза наливались влагой обиды и недоумения.
– Ты чего? – спросил Петруша.
– Ударил тебя, – сказал Иван Захарович.
– Зачем? – спросил Петруша, хотя и сам уже догадывался.
– А затем, чтобы посмотреть, ударишь ты меня в ответ или не ударишь.
– Проверяешь, значит? То есть если я Христос, то не ударю?
– Именно.
– А я ведь – ударю! – поднялся Петруша. – Я тебя так ударю, что ты у меня…
– Поздно! – ничуть не оробел Иван Захарович. – Ты теперь ударишь разумом, а не душой. Душой ты – не ударил.
– Если я тебя не стукну, – сказал Петруша, – то вовсе не из-за этого. Стариков не бью, вот из-за чего. А ненормальных – тем более. Но вторую щеку тоже не подставлю, не дождешься.
– Так ты уже подставил, Петруша, – ласково сказал Иван Захарович. – Не ударил меня, значит – подставил.
– Чего? – вылупил глаза Петр – и тут же бултыхнулись его синие глаза вправо-влево вместе с лицом: Иван Захарович урезал его и по другой щеке.
Входя в дом, мама Зоя, Зоя Завалуева, услышала какие-то странные звуки и вдруг, испуганно вскрикнув, отскочила: с треском распахнулась дверь и вылетел спиною вперед сумасшедший Нихилов. Встал на карачки, поднялся, утирая со рта кровь.
Поднялся,
Отряхнулся.
– Вы чего это? – спросила мама Зоя. – Перепились?
– Так. Играем.
– А-а…
У мамы Зои не было желания вникать, свое переполняло, пугало и радовало ее. Она вошла в дом и сказала:
– Петь, а Петь?
– Ну? – неприветливо спросил раздраженный Петруша.
– Петь, а руки-то у меня… – Мама Зоя поспешно закатала рукава и показала Петру чистые руки. – Как у молоденькой! Ну, ты дал! Ты и в самом деле, что ль, как эти? Экстрасенц? А? Спасибо тебе, Петя! Прям не верится! Спать даже не могу, не привыкла спать, когда не чешется! – разглядывала мама Зоя свои руки.
Петруша, не приближаясь, глядел в остолбенении.
– Ты потрогай, потрогай! Сливочные! – ворковала мама Зоя.
Петруша подошел, словно на деревянных ногах, тронул пальцем.
– Да, – сказал он.
Поднял глаза и увидел в двери усмехающегося Ивана Захаровича.
– Хоть и грех, а надо по этому поводу выпить, – сказала мама Зоя, доставая бутылку.
– Почему же грех? – заинтересовался Иван Захарович.
– А госпожинки же, пост же до середины августа. И купаться нельзя: бешеный бык в воду нассал.
– Откуда знаешь?
– От мами. Госпожинки, пост. Я все посты соблюдаю, от мами покойной привычка.
– Так ты верующая, значит?
– А то нет!
– Тогда знай, – сказал Иван Захарович. – Не госпожинки, а Пресвятой Богородицы пост! Верующая, а чушь несешь: госпожинки!
– Мама так говорила. Да выпить можно, чего вы?
– Верующая ты, оказывается… – задумчиво сказал Иван Захарович, поглядывая на Петрушу. Петр побледнел.
– Тогда узнай еще… – многозначительно начал Иван Захарович.
– Нет! – закричал Петр. – Нет, мама Зоя, мне пить нельзя, мне на смену сейчас, ты оставь, мы потом! Ты иди!
И он торопливо стал провожать маму Зою, а в сенях сказал ей:
– Вот что. Ты про это никому не говори. Я тебя очень прошу.
– Ну, не скажу. А чего сказать тогда? Спросют же.
– Скажи: Ибунюшка вылечила.
– Так и поверили! Ибунюшка сроду так никого не вылечивала. Кардинально, – уточнила мама Зоя, вспомнив медицинское слово, часто слышанное в кожно-венерическом диспансере.
– Дело твое, но я – ни при чем. Очень прошу.
– Да ладно, – пожала плечами мама Зоя. – Ты только скажи, откуда это у тебя?
– Чего – это? Нет у меня ничего!
И Петр ушел в дом, хлопнув дверью.
– Случайность! – закричал он Ивану Захаровичу. – Она очень вылечиться хотела, вот и вылечилась! Наука такие случаи знает!
– Согласен, – сказал Иван Захарович, тоже читавший про такие случаи в газете «Гудок». – А если не случайность?
– Тебе опять, что ли, влепить? – спросил Петруша.
– Ничего этим не докажешь. Ну, влепил ты мне. Но вторую-то щеку уже подставил. А влепил – уже потом.
