– Моя дочь, кажется, пошла в меня, – сказал он, возвращаясь к своим бумагам. – Я ведь тоже глуповат.
Ещё несколько дней продолжались развлечения; но однажды утром, после купанья, Рене вошёл к сестре и застал её в слезах,
– Ромашка! – воскликнул он. – В чём дело? Ответа не последовало. Девочка дрожала всем телом. Из соседней комнаты вышла Розина и приложила палец к губам. Рене на цыпочках подошёл к ней, не выпуская из рук огромную охапку водяных лилий.
– Что случилось, Розина?
– Барышня, кажется, заболела. У неё жар и, наверно, очень болит ножка, она не даёт к ней притронуться.
Несколько секунд Рене не двигался, потом жестом попросил Розину выйти и на цыпочках подошёл к постели.
– Ромашка, тебе нехорошо? Посмотри, вот лилии, которые ты просила.
– Не трогай! Не трогай одеяла! У меня болит нога…
– Позвать отца?
Она схватила его за руку.
Не уходи, не уходи! Рене… мне так плохо… Рене!
С большим трудом Рене уговорил её позволить Резине ощупать больное бедро. Нога распухла и горела. Розина тут же пошла за маркизом, а Рене тем временем безуспешно пытался успокоить девочку.
Анри едва удержался, чтобы не сказать: «Я же говорил вам!» Но он был искренне привязан к сестре, и через минуту мысль о том, как ей помочь, вытеснила все остальные. Он немедленно поехал за доктором и, пока тот осматривал больную, с подавленным видом молча стоял за дверью.
– Я, пожалуй, съезжу в Аваллон и упрошу тётю вернуться, – сказал он, услышав, что в суставе образовалось нагноение. – Я думаю, она согласится, узнав, в чём дело.
Маркиз готов был сам отправиться в Аваллон и умолять Анжелику вернуться: зрелище страданий, которые он не мог облегчить, причиняло ему невыносимые душевные муки. Это потрясение лишило его всякой способности рассуждать здраво, и он почти готов был согласиться с Анри, утверждавшим, что девочку нужно отправить к тётке: как бы ни была она там несчастна, и как бы ни иссушался там её ум, это всё же лучше, чем опасность заболеть, не имея рядом привычной сиделки. Но когда, пытаясь утешить Маргариту, маркиз сказал, что скоро приедет тётя Анжелика, девочка пришла в ярость.
– Не хочу! Не хочу никого, кроме Рене! Я не подпущу её близко! Я её ненавижу! Ненавижу!
У неё начинался истерический припадок, и так как в её состоянии это было очень опасно, доктор в конце концов посоветовал отцу уступить хотя бы на время; может быть, Рене с Розиной справятся вдвоём. Вдогонку Анри, который успел уехать в Аваллон, поспешно отправили Жака. К тому времени, когда они вернулись, Рене уже обосновался в комнате больной. В глубине души он страшился неожиданно свалившейся на него ответственности, но ничем этого не выдавал и только с напряжённым вниманием выслушивал указания доктора. И никто никогда не узнал, какого огромного напряжения сил потребовали от него две следующие недели. Розина оказалась внимательной и толковой сиделкой, и доктор был вполне доволен ими обоими.
Со времени смерти Франсуазы у маркиза не было более тяжёлых дней. Как и тогда, он не мог ни спать, ни работать; то и дело подходил к комнате больной и стоял там, тоскливо прислушиваясь к звукам, доносившимся изнутри, вздрагивая при каждом шорохе и мучаясь сознанием собственного бессилия.
Однажды поздно вечером, заглянув в комнату Маргариты, он увидел, как Рене, сидя около постели, шепчет что-то плачущей девочке, которая держится за его руку.
– Барышня сегодня все плачет и плачет, – сказала ему Розина. – Я побуду около неё. Господину Рене нужно отдохнуть, он и так с ног валится.
Маркиз тихонько подошёл к постели и тронул Рене за плечо. Не оглядываясь, Рене знаком попросил отца уйти.
– Вы бы шли спать, господин Рене, – сказала Розина. – Я посижу с барышней.
Маргарита ещё крепче сжала руку брата.
– Я сейчас уйду, сударь, – прошептал Рене. – Оставьте нас, пожалуйста, на минуту.
Маркиз наклонился и хотел поцеловать Маргариту в лоб.
– Спокойной ночи, моя девочка. Но Маргарита в страхе отпрянула.
– Нет, нет. Я хочу Рене! Я хочу Рене!
Спустя три часа маркиз в халате и домашних туфлях прокрался по коридору к двери больной и прислушался. Он услышал всхлипывания и осторожно приоткрыл дверь. Розина дремала в кресле; Рене сидел все в той же неудобной позе, нагнувшись и обнимая девочку. Она обеими руками держалась за его шею и прятала лицо на его плече. Вид у Рене был бледный и усталый, и он напомнил маркизу свою мать незадолго до её смерти. Маркиз постоял, глядя на них, потом закрыл дверь, и ушёл к себе.
На следующей неделе, обедая у тётки в Аваллоне, Анри рассказал ей о случившемся. Она испуганно вскочила, прижав руки к груди.
– Бедняжечка моя! Я так и знала! Подумать только – нагноение! С ней за всё это время не случалось ничего подобного. И меня там не было! Я сейчас же еду к ней.
– Но все уже прошло, тётя. Она почти поправилась.
– И вы не послали за мной? Кто за ней ухаживал? Розина?
– Она и Рене вместе. По-моему, они справлялись неплохо, хотя, конечно, не могли заменить вас.
Ни за что на свете не сказал бы он ей, что, по мнению доктора, болезнь была вызвана той мазью матери-настоятельницы, которой тётка натёрла Маргарите ногу.
Анжелика отвернулась и стала убирать со стола. Её губы слегка дрожали. Восемь лет она самоотверженно ухаживала за Маргаритой – и вот её место без шума, без борьбы, незаметно занято другим; её вытеснил восемнадцатилетний мальчик.
Остаток лета прошёл в Мартереле без особых событии. После болезни Маргарита не только похудела и побледнела, но и стала серьёзней. Сказочный праздник кончился, приближался день отъезда Рене в Париж. Всем было ясно, что в ближайшее время нужно прийти к окончательному решению, и Маргарита проявляла все большую непреклонность. Девочка уже не кричала, не рыдала и не угрожала самоубийством, но, когда заговаривали о её будущем, решительно повторяла, что ни за что не вернётся в Аваллон.
Отец Жозеф и монахини употребили все своё влияние, чтобы отговорить Анжелику от намерения сдать дом и переехать в Мартерель. Она была им во многом полезна, и они не собирались отказываться от неё без борьбы. Дело окончилось компромиссом: Анжелика оставила за собой дом в Аваллоне и решила жить попеременно то здесь, то там.
– Больше всего мне не нравится то, что Маргарита будет заниматься очень нерегулярно, – сказал маркиз Рене. – На мой взгляд, это весьма нежелательно.
– Вряд ли занятия с тётей приносят Маргарите большую пользу. Она ведь уже не маленькая. И знаете, сударь, она ведь очень способная, даром что девочка. Она отлично чувствует, когда логика начинает хромать.
Маркиз вздохнул.
– Боюсь, что ты прав, но что я могу поделать? Нам не по средствам нанять ей хорошую гувернантку. Я не могу больше продавать землю, у нас и так почти ничего не осталось.
– А почему бы вам, отец, не учить её самому?
– Мне? – Маркиз выпрямился в кресле и изумлённо посмотрел на Рене. – Мне? Что ты говоришь, Рене? Упрямо сжав губы, Рене смотрел в окно.
– Конечно, – начал он медленно, – если вы думаете, что… Оба помолчали.
– Что я думаю, к делу не относится, – проговорил маркиз, уже готовый сдаться. – Вопрос в том, что из этого выйдет. Я никогда в жизни не учил детей, и в моём возрасте, пожалуй, поздно браться за новое дело, даже по настоянию такого энергичного деспота, как мой младший сын.
Рене круто повернулся к отцу и огорчённо воскликнул:
