– Как ты только мог это подумать?! – воскликнула Анжелика. – Ну конечно же она очень рада, что ты приехал.
Но Рене, наблюдавший за Маргаритой, заметил, как она взглянула на него украдкой, на мгновение вскинув ресницы и тут же опять их опустив. Впервые в жизни он видел такие ресницы – они лежали на се белых щёчках словно шёлковая бахрома. Нелегко разгадать, что таят глаза, скрытые за такой завесой!
– Я буду очень рада, если ты останешься, – произнесла Маргарита своим тоненьким благовоспитанным голоском.
Он сел за стол, с глухим раздражением ощущая на себе взгляды тёти Анжелики и сестры Луизы, следивших, не забудет ли он перекреститься: атеистические склонности маркиза неоднократно обсуждались в Аваллоне; кроме того, Рене провёл восемь лет в стране отъявленных еретиков и язычников. Во время обеда женщины толковали о делах прихода и благотворительности, обсуждали слабости соседей и подробности недоразумения между отцом Жозефом и другим священником, и под конец Рене захотелось заткнуть уши и выбежать из-за стола.
Неужели этой бледненькой девчушке в соседней комнате приходится слушать такие разговоры каждый божий день? Правда, девочки переносят все это легче, чем мальчишки, но когда у тебя болит нога, тебе, наверно, безразлично, который из священников наговаривает епископу на другого. Потом он задумался над тем, часто ли у Маргариты болит нога и очень ли ей бывает больно. На слова Анри нельзя полагаться – он и в письмах всегда все преувеличивал. Но даже если нога у неё совсем не болит, ей все равно страшно не повезло – родиться девчонкой да вдобавок лежать всё время на спине. Ей даже нельзя ходить, не то что играть в крикет, плавать или заниматься ещё чем-нибудь интересным…
– Дорогой, – сказала тётя Анжелика после еды, – разве ты не собираешься прочесть благодарственную молитву?
Рене торопливо перекрестился и вышел в сад. Ему, казалось, не хватало воздуха.
Пока женщины благочестиво судачили, попивая кофе в комнате с приспущенными шторами, где пахло вчерашним постным обедом, Рене сидел в беседке и размышлял о разных предметах: не в той ли речушке внизу под горой поймали рыбу для постного обеда, и есть ли вообще тут места, где можно поудить рыбу; кто глупее – карпы, которых разводят у них в пруду, или сестра Луиза, а также чья кровь холоднее – их или отца Жозефа; нравится ли Маргарите быть примерным ребёнком, созерцание которого возвышает душу, и что бы она сказала, если бы вместо несчастной канарейки, изнывающей в своей клетке в затхлой комнате с опущенными жалюзи, он привёз ей лохматого щенка, ирландского терьера, который стал бы весело носиться по саду.
– Рене, – раздался около беседки голос тётки, – где ты? Помоги мне вынести Маргариту.
У Маргариты он застал сестру Луизу, которая, наклонившись к девочке, нежно её целовала.
– До свидания, моя тихонькая мышка. Я расскажу матери-настоятельнице, как тебе понравилась её хорошенькая книжечка.
– Я надеюсь, матери-настоятельнице тоже понравится подарок Маргариты, – сказала тётя Анжелика, взяв из рук племянницы вышиванье и придирчиво его рассматривая. – Это саше-подарок к её именинам. Только чур не проговоритесь, сестра Луиза, это секрет.
– Ну что вы! Ах, как красиво! А что будет в середине? Цветок?
– Я думаю, монограмма. Маргарита хотела вышить колесо святой Екатерины, но святой эмблеме, по-моему, не место на саше. Ну, Рене, берись с тон стороны. Только осторожнее на ступеньках.
Когда кушетку поставили на траву, Анжелика поспешила к своему варенью. Сестра Луиза ещё раз поцеловала свою ученицу и ушла. Рене закрыл за ней калитку и, с отвращением ощущая на руке ласковое пожатие жирной ладони монахини, вернулся в сад. Кушетка стояла так, что Маргарита не могла видеть брата, пока он не подошёл совсем близко, а его шаги заглушались мягкой травой. Приблизившись к кушетке, Рене увидел, как Маргарита вынула носовой платок и стала стирать поцелуй монахини. Она тёрла щеку с таким ожесточением, что на ней осталось яркое красное пятно. Но как только Рене подошёл и сел рядом, Маргарита снова взялась за вышиванье и скромно опустила глаза. Долгое время оба молчали.
Наконец Рене в отчаянии выпалил:
– Хочешь щенка?
Маленькая ручка на секунду замерла, и голубая нитка обвилась вокруг пальца. Но через секунду Маргарита продолжала работу.
– Большое спасибо. С твоей стороны очень мило подумать обо мне…
«О черт! – мелькнуло в голове у Рене. – Она ведь это уже говорила. Они научили её твердить одно и то же, как попугая».
Тихий благовоспитанный голосок продолжал:
– … но тётя не любит собак.
– А я вовсе не ей предлагаю, – возразил Рене. – Ну, тогда котёнка? Это, конечно, не то, что терьер, но всё-таки лучше какой-то паршивой канарейки.
Маргарита опустила вышиванье.
– Это всё равно. В прошлом году Анри собирался подарить мне черепаху, но тётя Анжелика не хочет, чтобы в доме жили какие-нибудь животные.
– А как же канарейка?
– Она не наша, мы взяли её на время. Это канарейка племянницы отца Жозефа. Отец Жозеф говорит, что животных держать в доме можно, только не надо разрешать себе чересчур к ним привязываться.
– А, чтоб ему провалиться, этому отцу Жозефу!
Рене в ужасе замолчал. Теперь он её совсем напугал! Вдруг он увидел, что Маргарита в первый раз за всё время смотрит на него широко открытыми глазами. И что это были за глаза!
Некоторое время брат и сестра молча глядели друг на друга, потом пушистые ресницы опять опустились. Рене пробормотал извинение и окончательно смешался. Он снова и снова пытался завязать разговор, смущаясь после каждой новой неудачи все больше, а через полчаса сбежал, пробормотав что-то о расковавшейся, лошади, и, терзаемый стыдом, поехал в Мартерель.
Всю дорогу домой Рене обдумывал происшедшее за день, и его собственное поведение казалось ему все более глупым и безобразным. Что бы он ни думал о друзьях тёти Анжелики, Маргарите они, по всей вероятности, нравятся, – и тем лучше, раз уж ей приходится жить среди них. В конце концов они её балуют и по-своему любят, хотя от их любви порой делается тошно. По крайней мере они не избавились от неё и не забыли о её существовании, как…
Он оборвал себя, испугавшись того, о чём чуть было не подумал… Ведь отец постарался сделать для неё всё, что было в его силах, а вся эта набожная болтовня, быть может, ей даже и нравится. Девчонки вообще любят слушать всякие разглагольствования и обожают, когда с ними носятся. Во всяком случае, какое имеет право он, совсем чужой для неё человек, вмешиваться в давно заведённый порядок и расстраивать девчушку, ругая её друзей? А он ещё разозлился на тётю Анжелику, когда она усомнилась, сумеет ли он вести себя как нужно! Её опасения вполне оправдались. Ведь мама умерла, а отец… отец занят; и Маргарита, наверно, привязана к сестре Луизе и отцу Жозефу, – и показывать, что они ему не по душе, просто подло.
Только… почему она тёрла щеку?
Подъезжая к замку, он окончательно решил, что в будущем ему лучше всего держаться от Аваллона подальше, раз он свалял там такого дурака.
За ужином Рене говорил мало и так свирепо огрызался на невинные расспросы Анри о впечатлении, которое произвела на него Маргарита, что, подняв глаза от тарелки, заметил устремлённый на него внимательный взгляд отца. Вставая из-за стола. Анри невольно вздохнул.
– Во вторннк я поеду в Аваллон на свиную ярмарку. Может быть, ты поедешь со мной, чтобы получше подружиться с Маргаритой? – спросил он брата, грустно взглянув на его нахмуренное лицо.
– Зачем я туда поеду? Я не собираюсь торчать там всё время.
В голосе Анри прозвучала нотка упрёка:
– Не забудь, что она не может сама к нам приехать. И у неё так мало радостей.
– А, да замолчи ты наконец! – пробормотал Рене по-английски.
В воскресенье вечером он попросил у отца разрешения пользоваться одной из лошадей, сказав, что
