– Вот именно, – сказал Эдик. – Так же получилось и с нашим несчастным Гениалиссимусом. У него тоже был свой замысел. Он, когда вместе со своими рассерженными генералами пришел к власти, хотел установить здесь новый порядок. Стал бороться с коррупцией, бюрократизмом, выступать против неравенства.
И самое главное, расставив этих самых генералов на все ключевые места, ввел принцип постоянной сменяемости и омоложения кадров. Генералы, пока не захватили власть, были с его программой согласны. Но когда захватили, их собственные замыслы стали меняться. Они хотели на своих местах сидеть вечно. А Гениалиссимус этого еще не понял и требовал от них работы, дисциплины, отчетов перед народом. А потом решил ввести еще и принцип равенства: от каждого по способности, всем – поровну.
– Ах вот оно что! – сказал я, сразу все уловив. – И его окружение не могло этого перенести?
– Ну вот! – Эдик почему-то вдруг разозлился и хлопнул себя по колену. – Я не понимаю, почему ты считаешь себя писателем, если ты мыслишь так примитивно. То, что привилегированные никогда не хотят отказываться от своих привилегий, это каждому дураку ясно. Для этого вовсе не надо проникать глубоко в человеческую психологию. На самом деле не только окружение Гениалиссимуса, а все общество в целом было раздражено его нововведениями. Дело в том, что принцип неравенства создает почву для самодовольства во всех слоях. Верхние довольны тем, что они получают больше средних, средние тем, что получают больше нижних…
– А чем же довольны нижние? – спросил я.
– Ты разве не встречал людей, которые упиваются тем, что они находятся в самом низу? Они всегда могут оправдывать свое неудачничество несправедливым устройством общества, своей исключительной честностью, скромностью и вообще необыкновенностью. Короче говоря, Гениалиссимус посягнул на святая святых общества. Занимая недоступное положение, он сильно продвинулся в своих начинаниях, но вызывал все большее и большее недовольство. Особенно, конечно, в среде бывших рассерженных генералов. И самым рассерженным из них был его ближайший друг – заместитель председателя Верховного Пятиугольника и председатель Редакционной комиссии.
– Горизонт Тимофеевич? – спросил я.
– Именно он, – кивнул Эдик. – Он, конечно, не смог свергнуть Гениалиссимуса, потому что тот уже стал символом, объектом всеобщего поклонения, священной коровой, но было найдено более хитрое решение. Однажды, когда Гениалиссимус отправился с очередной инспекцией в космос, они решили его оттуда не возвращать. Пусть он там летает, мы будем на него молиться, ставить ему памятники, награждать его орденами, слать ему всякие приветствия и рапорты, а здесь, на Земле, будем распоряжаться по- своему.
– Стоп! – остановил я его. – Ты мне сказки не рассказывай. Никакого Гениалиссимуса на самом деле не существует, потому что я лично его просто выдумал. Понимаешь, просто выдумал.
– Возможно, – пожал плечами профессор. – Но это ничего не меняет, потому что вся существующая реальность есть плод чьей-то выдумки. Выдумка рождается из ничего, а затем воплощается в жизнь и проявляет стремление к саморазвитию. Но если уж ты все это выдумал, то твой сюжет самое время поправить. Сим твой должен исчезнуть. Навсегда. Аннигилируй его любым способом. А потом можно аннигилировать и Горизонта. А Гениалиссимуса надо спустить на Землю. Он нам с тобой очень нужен.
– Нам с тобой? А какие у нас с тобой могут быть общие интересы?
– Сейчас объясню. Видишь ли, здесь Верховный Пятиугольник и Редакционная комиссия состоят из кретинов и маразматиков, которым я не могу доверить мое изобретение. Но если ты спустишь Гениалиссимуса, мы втроем сможем употребить эликсир самым действенным способом. С его помощью мы овладеем миром и установим на Земле новый порядок.
– Не понимаю, – сказал я.
– Сейчас объясню. Дело в том, что многие люди нарушают законы и установленные правила поведения, потому что каждый из них думает, что он, собственно говоря, не так уж много теряет. Такой человек думает: что бы я ни сделал, что бы со мной ни сделали, я все равно умру. Сознание неизбежности смерти делает некоторых людей бесстрашными и даже отчаянными. А с эликсиром все будет иначе. По существу, мы даже можем отменить многие наказания, включая тюрьму и смертную казнь. Зачем? Мы просто будем распределять эликсир строго в соответствии с поведением. Ведешь себя хорошо – получи месячную порцию. Следующий месяц будешь вести себя хорошо, еще получишь. А вот с теми, кто будет проявлять непослушание, тех мы будем эликсира лишать. Некоторых на время, некоторых навсегда. И вот, ты себе представляешь, все люди, большинство тех, которые вели и ведут себя хорошо, ходят молодые, крепкие, краснощекие. А те, которые отказались следовать примеру большинства, стареют, болеют, теряют волосы и зубы…
– Но это же ужасно! – вскричал я. – Это же хуже смертной казни! Это даже хуже того, что ты сделал с тем несчастным террористом. Кстати, насчет террориста… Слушай, ты не мог бы потратить немного этого своего эликсира и смазать ему раны, чтоб затянулись?
Профессор посмотрел на меня недоуменно.
– Как это, чтоб затянулись? Он мне как раз и нужен именно с этими ранами. Надо, чтобы все видели, как он страдал и что выдержал. И вообще я не понимаю, как ты можешь ко мне обращаться с подобными просьбами. Тебя разве в прошлом не отучили от абстрактного гуманизма?
Я смутился. Конечно, меня отучали и иногда даже очень сильно. И, говоря фигурально, сердце мое сильно, в общем-то, зачерствело. Но когда я напьюсь, мне становится почему-то всех жалко. Даже каких- нибудь змей, скорпионов и террористов. Даже самых отвратительных тварей жалко, и все, и ничего не могу с собою поделать.
– Ну и дурак, – сказал Эдик. – Жалость есть глупое и бесполезное чувство. И жалельщики – это самые вредные люди. Они всегда мешали всему самому передовому. Мы им, кстати, тоже никакого эликсира давать не будем.
– Ага! – поймал я его на слове. – Значит, и меня тоже ждет такая же участь. Я тебе вычеркну Симыча, а ты меня лишишь эликсира и будешь смотреть, как я старею, седею, теряю зубы…
– Ну что ты! – решительно возразил Эдик. – Зачем же ты так обо мне думаешь? Ты будешь жить вечно, но я тебя сделаю бесчувственным. Я знаю, как это делать. Одна маленькая операция, и ты станешь как истукан. На твоих глазах можно будет кого угодно резать на куски. Пусть он будет корчиться в муках, плакать и стенать, твоей души это никак не затронет. Ты будешь спокойно поглощать пищу, пить вино, наслаждаться светом солнца, ароматом цветов и женскими ласками.
