просто не поднимается. И кроме того, так же просто он не вычеркивается. Если вычеркнуть его, значит, надо вычеркнуть и Зильберовича…
– Очень хорошо, – вмешался Звездоний. – Одним симитом будет меньше.
– Да не одним, – возразил я. – Вычеркнуть Зильберовича, тогда и Жанета там ни к чему. А за Жанетой надо вычеркивать и Клеопатру Казимировну. И Степаниду, и Тома, и лошадь, и доктора Ривкина.
– Ну и вычеркните их всех, – закричал Смерчев.
– Но вы же понимаете, что тогда никакого романа не получается. Получается какая-то чепуха. И вообще, вы меня просто не понимаете. Да если бы я умел так корежить свои романы, мне бы к вам и ездить незачем было. Я бы еще тогда, в социалистические времена, при культистах, волюнтаристах, коррупционистах и реформистах, сделал бы знаете какую карьеру! Я бы уже тогда был секретарем Союза писателей. Героем труда, депутатом и лауреатом. И еще б гонорар получал мешками. Но я тогда этого не умел и сейчас не умею.
В кабинете наступило тяжелое молчание. Участники заседания переглядывались, а Коммуний Иванович расстегнул и опять застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.
Вдруг Пропаганда Парамоновна вскочила на свои короткие ножки, подкатилась ко мне сзади, обняла меня и своими большими грудями прижалась к моим лопаткам.
– Ну, пожалуйста, ну, миленький, – забормотала она сладеньким голоском, – ну что ж ты такой упрямый, ну что ты противишься, прямо как осел какой-то. Ну, пожалуйста, помоги нам, я тебя прошу. Как женщина тебя умоляю. – Она вдруг опустилась на колени, обхватила мои ноги руками. – Ну, миленький, ну, хорошенький…
Я разволновался, вскочил на ноги, уперся руками в ее колючее темя и стал отталкивать.
– Да что вы! – сказал я. – Да что это вы такое устраиваете? Да как вам не стыдно!
– Позорник! – вдруг услышал я голос Звездония. – Он еще говорит о стыде! Негодяй! Ты посмотри, кто перед тобой стоит на коленях! Женщина! Мать! Генерал! А ты… Да я тебе сейчас всю морду в кровь разорву!
С этими словами он подскочил ко мне, стукнул ногою в пол и ринулся на меня с кулаками. Хорошо, я успел как раз вырваться из объятий Пропаганды, схватил Звездония за бороденку, потянул вниз и расквасил его физиономию о свое колено.
Умываясь красной юшкой, он отскочил с диким ревом и стал у стены, прижавшись к ней спиной. Он закрыл лицо руками, но кровь текла сквозь пальцы, капала ему на рясу и на пол.
Участники заседания изумленно смотрели то на меня, то на Звездония. Первый раз за все время я перехватил взгляд Искрины и понял, что она в ужасе.
– Да это же настоящий террор! – вдруг зловеще произнесла Пропаганда Парамоновна.
И в кабинете наступило молчание, от которого мне стало не по себе.
Маршал Взрослый вдруг встал и вышел.
И я заметил, что сразу все присутствующие не то чтоб облегченно вздохнули, но расслабились. Дзержин вскочил и подбежал к Звездонию.
– Ну что тут у тебя? – спросил он довольно грубо. – Ну, ничего страшного. Задери голову вверх, и кровь остановится. Все в порядке, – сообщил Дзержин Смерчеву.
– Да как это все в порядке? – возмутилась Пропаганда Парамоновна. – Какой же это порядок, когда совершается бандитское нападение.
– Помолчи! – оборвал ее Дзержин. – Вот что, – сказал он и заходил кругами по комнате. – Наша дискуссия с Классиком зашла слишком далеко. Мы требуем от него чего-то, он нас не понимает, а почему?
– А потому что враг, поэтому и не понимает, – сказала Пропаганда.
– Да, вероятно, поэтому, – печально улыбнулся Смерчев.
– Ну зачем же так! – хлопнул себя по ляжке Дзержин. – Зачем сразу уж враг? Зачем кидаться такими словами? Я лично, как работник БЕЗО, привык искать в людях хорошее, самое лучшее, что в них есть. Мы должны нашего Классика попытаться понять. Дело в том, что я тут просматривал всякие старые дела предварительных писателей и обнаружил, что среди них было много, в общем-то, ненормальных и с ними надо обращаться тонко. Потому что иначе они упираются. Как вот сейчас он. А все дело в том, что он человек творческий, ему нельзя просто приказывать сделать то-то и то-то, а мы должны предложить ему широкий выбор, чтобы размах был для творчества. Ну, допустим: не хочет он указать местонахождение сейфа. Ладно, не надо. Не хочет вычеркнуть своего героя, это можно понять. Но послушай, дорогуша, – обратился он уже лично ко мне. – Ты можешь сам что-нибудь придумать. Допустим, не хочешь вычеркивать своего этого, но можно сделать, что он умер, и все. И на этом поставить точку. Или, допустим, его не заморозили, а засолили. А?
Дзержин посмотрел на меня, и другие ему последовали. Даже Звездоний, боясь опустить голову, как-то ее слегка развернул и посмотрел на меня по-птичьи.
– А что? – сказал Смерчев. – По-моему, идея хорошая. Продуктивная.
– Да глупости это, – возразил я устало. – Кто это станет засаливать человека? Он же не огурец и не свинина.
– Ну это я просто так, – сказал Дзержин. – Это я сказал как бы в порядке бреда. Ну, можно чего-нибудь другое придумать. Допустим, его заморозили, в сейф положили, а там дырка, он разморозился и протух. Короче говоря, всякие варианты могут быть. Тебе лучше видно, ты ж художник.
В это время Искра глянула на меня, и я понял, что она категорически против таких поправок. Может быть, если б не этот ее взгляд, я бы и уступил. А так…
– Нет, – сказал я, чувствуя, что минута слабости прошла. – Нет, такого не будет. И вообще, раз вы так со мной разговариваете, я с вами никаких дел больше иметь не хочу. Не надо мне ни юбилеев ваших, ни почестей. Я вот только дождусь своего космоплана и уеду к себе обратно в Штокдорф.
