– Хорошо, – улыбнулся я, – спасибо, я останусь. На софе.
Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью,
– В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… – Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: – Что ты собираешься с ним сделать?
Я рассказал ей. Наступила долгая пауза. Она была потрясена.
– Ты не сможешь! – воскликнула она. Я улыбнулся, но ничего не ответил. Она вздрогнула:
– Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.
– Ты мне поможешь? – спросил я. Ее помощь была очень важна.
– Может, лучше обратиться в полицию? – серьезно спросила она.
– Нет.
– Но то, что ты планируешь… это жестоко.
– Да, – согласился я.
– И сложно, и много работы, и дорого.
– Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо? Она вздохнула:
– Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?
– Безусловно. Но ты позвонишь?
– Я подумаю. – Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.
Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.
– Боюсь, что он мне не удался, – заметила она, становясь рядом. – Видимо, что-то неправильно с перспективой.
– Мать знает, что ты рисуешь ее?
– Ох, нет.
– Когда ты начала?
– Вчера днем.
Мы помолчали. Потом я Сказал:
– Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.
Она вздрогнула от удивления.
– Я не хочу вторую мать, – продолжал я. – Я хочу жену.
– Я не могу… – проговорила она, и у нее перехватило дыхание.
Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.
– Ты видишь слишком многое, – сказала она. – Больше, чем я понимаю сама.
Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.
– Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.
На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.
Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.
Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.
Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.
– Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?
– Тут, – ответила она. – Он живет здесь. Я его жена.
Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?
– Роб Финн.
– О, – удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. – Входите. Грант так обрадуется.
Я очень сомневался в этом, но вошёл в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.
Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у
