отойди!
Суриков решительно отстранил Вадика, смело приоткрыл рот Мурзина и залез туда пальцем.
– Ты еще по локоть засунь! – порекомендовал Хали-Гали. – Ну, что там?
– Не мешай! Сейчас выковыряем! Сейчас продышишься, Саша, я с тобой! Ага, что-то подцепил! Дышать ему мешало!
Шаров скомандовал:
– Ну? Тяни уже, если подцепил! Что там?
– Рвотные массы это называется, – сформулировал Вадик.
Суриков заглянул в рот и с огорчением сказал:
– Нет. Это язык...
– Отойди тогда! – рассердился Вадик. – Народный лекарь нашелся!
В это время подъехала машина «скорой помощи».
Подъехала машина «скорой помощи», из которой слышались почему-то женские стоны. Вышел врач, за ним выскочил встрепанный мужик с криком:
– Это что ж такое? Жена рожает, а они крюки де– лают!
Шофер меж тем тянул из машины носилки, а врач, приступив к осмотру Мурзина, сказал:
– Не вопи, пожалуйста. Жена твоя и без нас родит, а человек без нас не помрет. То есть как раз помрет. Так. Берите-ка его – и в машину!
– В какую машину? – заорал встрепанный мужик. – Куда? Там женщина рожает, а он мужчина!
Но Мурзина уже положили на носилки и стали впихивать. Носилки не шли. Они ведь до этого стояли боком, а теперь не помешались. Тогда убрали носилки и кое-как уложили Мурзина без них, рядом с рожавшей женщиной. Она была в полубреду, повернула голову и, увидев рядом с собой синее незнакомое лицо мужчины, застонала еще громче. Застонал и временно очнувшийся Мурзин.
– Ой! – кричала женщина.
– А-а-а! – сипло выдавил Мурзин.
– Ой! – опять вскрикнула женщина.
– А-а-а! – тут же ответил Мурзин.
– Да что ж ты, паразит, дразнишься? – закричала женщина.
– Не дразнится он, Катя, он тоже больной! – успокоил ее встрепанный муж. – Ты уж потерпи!
А Шаров ободрял население:
– Ничего! Сейчас ему в больнице желудок промоют – и все будет в порядке!
– Не уверен, – возразил врач. – В Глебовке на прошлой неделе не спасли человека.
А Кравцов был озабочен долгом.
– Надо обязательно узнать, что он пил. Может, у других то же самое есть?
Шаров предложил:
– Я сейчас в город еду – в больницу, между прочим, к брату. Давай со мной, там у врачей и узнаешь все.
Кравцов согласился. Еще и потому, что у него в городе были тоже кое-какие дела. Однако чтобы не откладывать расследование, он дал Вадику поручение узнать, нет ли у кого такой же отравы.
Суриков, садясь в машину, поддразнил фельдшера:
– Добровольная помощь милиции?
– А кто месяц назад чуть концы не отдал? Не ты? – тут же напомнил ему Вадик.
– Концы! Ты в это не лезь! Твое дело таблетки давать от живота, от сердца. От болезни, короче.
– А это – не болезнь?
– Нет. Я по телевизору четко слышал, – поднял палец Суриков, – социальная язва!
Шарову показалось досадно, что важный разговор обходится без него. Высунувшись из «уазика», он произнес короткую речь:
– Пора уже что-то делать! Наказать одного-другого – третьему неповадно будет! А то никакой же на вас надежды нет! И аппараты все изыму! А кто не поймет – будем судить, честное слово! Со строгостью закона за бытовое отравление! Вот так!
Речь выслушали внимательно, но без должного сочувствия, некоторые даже с тайной враждебностью. «Скорая помощь» и «уазик» уехали, а люди постояли еще, потолковали, обсуждая событие, осмотрели траву, на которой лежал Мурзин, и разбрелись по своим делам.
Все разбрелись по своим делам, а Вадик не медля приступил к расследованию. Он отнес коньячную бутылку в медпункт и проанализировал остатки. Основой был самогон, легко распознавался этиловый спирт (С2Н5ОН) и сивушные масла. Но содержалось там значительное количество и С2Н3ОН, он же метиловый спирт, он же карбинол, он же метанол. Заглянув в одну из энциклопедий, Вадик узнал, что всего-навсего сорока граммов этого вещества достаточно, чтобы человек умер. Нашлись в жидкости, кроме этого, следы кадмия, сурьмы, кремния, натрия, марганца и железа, не считая соединений, которых Вадик из-за отсутствия нужных реагентов не сумел определить.
Он рассмотрел также бутылку. Действительно, бутылка редкая. Но где-то он такую же видел. А то и такие же. Может, в магазине? Суть ведь в чем? Суть в том, что у кого-то имеется отравленный самогон. Этот кто-то налил его в коньячные бутылки. Почему Вадик был уверен, что их несколько? А хотя бы потому, что анисовцы по одной бутылке никакого алкоголя не берут. Две как минимум. Следовательно, надо найти следы еще одной или двух французских бутылок, имея при этом в виду, что налить отраву могли и во что-то другое.
Вадик отправился в магазин к Клавдии-Анжеле.
Клавдия-Анжела была женщина с ясными глазами и туманным прошлым. Все знали, что жила она раньше в Полынске, работала в универмаге, был у нее муж, родила она дочь, а потом взяла и села в тюрьму не за просто так и даже не за растрату или обвес, а за убийство. Причем за убийство собственного мужа. Отсидев какой-то срок, она была выпушена за примерное поведение и даже восстановлена в правах, включая право работать продавщицей. Но в Полынске почему-то не осталась, выбрала на жительство Анисовку, купила небольшой, крепкий дом, живет в нем с дочерью и абсолютно никого не пускает в личную жизнь. Даже странно: ведь в свои тридцать с чем-то лет она женщина очень еще красивая, стройная, свежая.
Она и в магазине так себя ведет: слегка как бы все время улыбается, но шутить с собой не позволяет. Холод какой-то постоянный в ее глазах и в словах. Впрочем, и вторая продавщица, Шура Курина, тоже не очень склонна к шуткам. Магазин, к слову сказать, не маленький, потому что и село ведь большое. Шура, правда, на работе бывает не каждый день. Ее почему-то терзают воспоминания о молодости. Работает нормально день, два, три, торгует, а потом вдруг неизвестно отчего, независимо от состояния погоды, выручки и прочих обстоятельств, вдруг застынет, глядя в зарешеченное окошко, и скажет: «Эх, а на шута мне все, если молодость прошла?!» После этого восклицания она откупоривает бутылку, выпивает стакан, потом другой и пропадает дня на три-четыре, сидит дома, отводит душу. Это тем более странно, что все знают: ничего особенного в ее молодости не было. Рано вышла замуж, родила дочь, муж уехал в Сарайск искать работу, да там и затерялся, второй муж, хромой агроном, умер от прободной язвы, оставив Шуре еще одну дочь, потом Шура жила, не расписываясь, с одним из работавших в Анисовке по найму строителей- чеченцев, родила от него сына, строители уехали – и временный муж уехал, дочери и сын выросли – тоже разъехались, потом родители умерли, осталась Шура одна, вот и вся жизнь... И почему она так тоскует по молодости, вовсе не наполненной радостными и яркими событиями, – неизвестно...
Короче говоря, атмосфера в магазине всегда будничная, нет здесь шутливых перепалок, искрометных подковырок и сочного народного юмора, который так любило изображать советское кино, показывая сельский магазин, клуб или полевой стан. Пытается иногда развеселить Клавдию-Анжелу Володька Стасов, который то и дело заходит со всякими намеками. Но он для нее малолетка, ему двадцать с чем-то всего. И веселит он странно. Придет, купит чего-нибудь мелкое и обязательно после этого скажет:
– Ну, как она?
– Кто?
– Жизнь?
– Идет.
