– Зато я писал – с твоих слов.
– Откуда я знаю, чего ты там писал?
– Можешь прочитать! Это ведь ты говорил, сам!
– Откуда я знаю, чего я говорил? Мало ли что скажешь, а потом отвечай!
Лев Ильич рассердился:
– Не валяй дурака, Савичев! Вот, тут записано, – он заглянул в папку Терепаева, – «Заявляю, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре мастерских». Твои ведь слова!
– Ничего подобного! «Заявляю»... – выдумали тоже! Я не заявлял!
– Хорошо, не заявлял. Подтвердил.
– И не подтверждал!
– Вот капризный какой! – подосадовал Терепаев. – А что же ты сделал?
– Просто сказал.
– Ладно, запишем: «Я сказал, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре». Так?
– Нет. Никакого пожелания он не выразил. Он просто выругался. В смысле настроения.
– Ладно! – Терепаев и на это был готов ради оперативности. – Пишу: «Ступин в устной форме выразил свое настроение о пожаре мастерских». Так?
– Нет.
– Да ё! – невольно выругался Лев Ильич. – Что не так-то, что?!
– Он о пожаре не сказал. И о мастерских не сказал. Он сказал: гори все синим пламенем.
– А всё – не мастерские? А синее пламя – не пожар?
– Вы толкуйте, как хотите, – упрямился Савичев, – а я ничего подписывать не буду!
Терепаев с треском захлопнул папку.
– Ничего! Вызову тебя в район – там подпишешь! Пошли дальше, Лев Ильич!
Они пошли дальше, а Вадик бродил по пепелищу. Что-то поднимал и совал в большой полиэтиленовый пакет. К пожарищу подошел Хали-Гали и спросил:
– Свинчаток не видно там?
– Каких свинчаток? – не понял Вадик. Хали-Гали объяснил:
– Грузила из свинца. Ты что, не знаешь? Из старых аккумуляторов пластинки свинцовые достают и льют грузила.
– Тут все расплавилось, дед.
– Жалко. Хотел бредешок наладить, а у него все грузила пооборвались. Заглянул вчера к Микишину – у него тоже нет. Бутылку пообещал, он пошел лить сюда. Не успел, что ли? И не спросишь, сено косить уехал. А чего ему еще делать, работа его вся погорела!
Вадик уставился на старика:
– Постой. Ты говоришь, он вечером сюда пошел?
– Уже темно было.
– Грузила лить?
– Об чем и разговор! Ты глянь по углам где-нибудь, может, он положил для сохрана?
– Гляну, дед, – весело пообещал Вадик. – Обязательно гляну, только потом!
И он побежал к Кравцову.
Он побежал к Кравцову, а Ступин пришел с вещами к Юлюкину и попросил подвезти до Сарайска.
– Всегда рад, Виталя, но не на ходу машина!
– А что случилось?
– Да ерунда какая-то... Заводится и глохнет тут же!
– Искра идет? – деловито спросил Виталий.
– Есть искра, свечи менял месяц назад. Боюсь, карбюратор барахлит. Он давно у меня чего-то...
– Смотрели уже?
– Смотрел, ничего не пойму.
– Ну, давайте вместе посмотрим.
Юлюкин согласился, уверенный, что Виталий до вечера не отыщет, в чем причина неполадки. Кстати, он не сам это придумал, а вспомнил случай: пьяный Читыркин в очередной раз собрался уехать из дома куда глаза глядят. Это его обычная идея, когда переберет: все ему перестает нравиться. Сначала он шумит и скандалит, обличая неполадки и недостатки в вещах, в предметах и людях, потом обращает внимание сам на себя и удивляется, как его такого земля носит, как его такого люди терпят? С этими горькими словами он садится в свой ушастый «Запорожец», выданный ему когда-то даром, льготно, ибо он считается инвалидом в связи с давнишней производственной травмой ноги, и едет наугад, в дождь, в буран, в слякоть и зной, едет без пути и намерения, едет со страшной скоростью до тех пор, пока не кончится бензин или машина не увязнет в овраге или он не заснет на ходу. И однажды Мурзин, позванный по-соседски женой Читыркина с просьбой хоть как-то окоротить буяна, решил подействовать не на него, а на «Запорожец», что вернее: механизм послушней человека. И Читыркин в тот раз не уехал, не сумел обнаружить и устранить неисправность. Юлюкин там был и видел, что сделал Мурзин. Вот и воспользовался примером.
Виталий начал ковыряться в моторе.
Виталий начал ковыряться в моторе, а Терепаев и Лев Ильич так ничего толкового и не узнали. И зашли в администрацию.
– Совсем нас запутали! – пожаловался Лев Ильич брату. – Синицына вообще говорит, что тебя видела.
– Это когда же?
– Да ночью. Говорит: на тебя похожий человек через забор лез.
Андрей Ильич смутился.
Он так явственно смутился, что ни Терепаев, ни Лев Ильич не могли этого не заметить.
– Ты чего хочешь сказать? – спросил Лев Ильич.
– Да я это был, – неохотно признался Андрей Ильич.
– Ты?! Зачем? Не мог ключи взять?
– Да у меня они были вообще-то. Один комплект, как обычно.
Лев Ильич сел на стул и вытер пот со лба.
– Андрей, с тобой все в порядке? Сказки какие-то рассказываешь. На забор полез среди ночи!
Андрей Ильич хмыкнул и вдруг спросил его:
– Помнишь, в Акимовке нашей мастерские тоже были?
– Ну!
– А помнишь, мы через забор туда лазили за подшипниками? – И он объяснил Терепаеву: – Мы эти подшипники разбирали, доставали шарики и играли в бильярд. Маленький такой, игрушечный, из шахматной доски сделали. А кии – вот такусенькие! – ты, Лева, сделал.
Лев Ильич вспомнил и разнежился:
– В самом деле... Увлекательная игрушка была... Так ты что, за шариками полез?
– За шариками я бы и так вошел. А бильярд у нас нормальный есть. Просто шел... Бессонница одолела... Шел мимо, вспомнил... Вот, думаю, была молодость, было детство... На стены птицей взлетал... И что-то мне тоскливо стало... Дай, думаю, попробую. Ну и попробовал. И залез, между прочим! Без всяких приспособлений! Так что – какие еще наши годы!
Само собой, теперь, когда порыв остался во вчерашнем дне, рассказывать об этом Андрею Ильичу было неловко. Он, похоже, сам удивлялся, как это его угораздило.
– И когда это было? – спросил Лев Ильич.
– Я же говорю: поздно. Там никого не было уже.
– Получается, вы были последним? – У Терепаева появилась в голосе подозрительная официальность.
– Получается...
– Ну, Илья Сергеевич, ты не торопись! Еще ничего не доказано! – предостерег Лев Ильич Терепаева. – Мы еще со Ступиным не говорили! И Хали-Гали не допросили, и Гешу-мотоциклиста.
– А вон он как раз! – услышал Андрей Ильич звук Гешиного мотоцикла.
