– держаться.
ГЛАВА 2
– Высади меня у ворот! – неожиданно произносит Кэти резким напряженным голосом.
Я смотрю на дочь с удивлением: ведь еще минуту назад у нее было нормальное настроение.
– Но твои вещи? – мягко реагирую я. – Каким образом ты донесешь их до общежития? Ведь это далеко от ворот. А кроме того, я хотела поговорить с миссис Андерсон.
Кэти молчит и смотрит прямо перед собой. Рот сжат в упрямую линию, она намеренно не хочет встречаться со мной взглядом. Мне непонятна причина ее столь неожиданного решения. Почему она боится, что меня увидят ее подруги? Может, опасается проявлений сочувствия с их стороны и не хочет, чтобы я присутствовала при этом?
Я понимаю состояние дочери, но не могу не думать и о практических сторонах жизни: тяжелый чемодан Кэти я отправила в интернат вчера, а у нас в машине остаются еще две увесистые сумки с ее вещами и большая магнитола. Как она донесет все это?
И все же я решаю не спорить с дочерью. Ведь скоро нам предстоит расстаться, а это само по себе будет так тяжело после всего, что мы пережили за последние недели.
Вот и ворота. Не знаю почему, но все-таки этот интернат мне не нравится. Нет-нет, в принципе и само заведение, и место, где оно расположено, вполне достойные. Белые оштукатуренные жилые корпуса живописно разбросаны среди аккуратных лужаек и небольших островков леса. Судя по рекламным проспектам, в интернате имеется необычно большое количество спортивных залов, площадок и теннисных кортов; есть даже свой пятидесятиметровый плавательный бассейн. И все говорят, что уровень обучения здесь также весьма высок. Преподаватели Кэти уверяют, что с ее результатами она через три года легко поступит в очень приличный университет. Но душа у меня к интернату не лежит. Здесь родители на месяцы поручают своих детей незнакомым людям, и, в отличие от меня, делают это, по-видимому, с легким сердцем. Да, вам говорят здесь, что расставание с семьей не нанесет ребенку никакого вреда, что он будет окружен почти семейным вниманием и заботой. Я не верю в это. По-моему, система интернатов – это своеобразное английское сумасшествие, такой же атавизм диккенсовских времен, как и детский труд.
Я всегда говорила Гарри, что не отдам своих детей в интернат. И говорила об этом твердо. Сначала Гарри серьезно сопротивлялся и, прежде всего, в отношении Джоша. Он готов был отправить сына в интернат в том же возрасте, когда отправили и его самого, то есть в семь лет. Гарри считал, что интернатское воспитание пошло ему на пользу. Я допускаю это, особенно если учесть, что у него с детства были весьма сложные отношения с матерью. В стремлении Гарри отправить Джоша в интернат был и еще один момент (хотя мой муж никогда не говорил об этом открыто). Он считал, будто воспитание в мужском коллективе обеспечит нормальное созревание Джоша, чего трудно добиться в условиях, когда над сыном трясется его слишком любящая мать. Я упорно стояла на своем, и в конце концов Гарри сдался: Джоша отдали в обычную дневную школу.
Что касается Кэти, то в отношении нее все было по-другому. Гарри никогда не ставил вопрос об интернате. Когда мы поженились, Кэти исполнилось пять лет. Уже в то время у нее был трудный характер, но надо отдать Гарри должное: он сумел преодолеть естественные эмоции и относился к девочке с удивительным терпением и пониманием, чем восхищал меня. Он с самого начала понял хрупкость натуры своей дочери и ее потребность в защите.
Но все это было задолго до того, как Кэти приняла самостоятельное решение.
Я останавливаю машину в воротах.
– Я могу высадить тебя здесь и помочь донести вещи до входа в общежитие…
– Нет! – резко восклицает Кэти. – Не надо! – Она всегда легко раздражается, и хотя ненавидит этот свой недостаток, ничего не может с собой поделать.
– Хорошо, – спокойно говорю я, – тогда ты бери свои вещи и иди в общежитие. Я подожду здесь, пока ты не войдешь в здание, а потом пройду к миссис Андерсон.
– Нет! – Она почти дрожит он напряжения.
Я делаю небольшую паузу и тихо прошу:
– Может, поговорим?
Кэти отворачивается и смотрит в окно. Моя фраза чуть-чуть успокаивает ее, на что я и рассчитывала. Когда мы были в Калифорнии, я обратилась к психотерапевту с невыразительным именем Боб Блок, который оказался блестящим специалистом. Спустя некоторое время уговорила и Кэти придти к нему. Поначалу ей показалась дикой мысль изливать душу перед посторонним человеком, но потом она оттаяла, и судя по всему, сеансы Боба оказали на нее такое же благотворное влияние, как и на меня. Так вот, любимая фраза у Блока была: «Может, поговорим?»
Я чувствую, что буря позади, напряжение покидает Кэти. Она покачивает головой и смотрит на меня.
– Извини, мам.
Я беру ее за руку, некоторое время мы обе молчим. Наконец я говорю:
– У нас был длинный день…
И это правда. Обед начался и закончился с большим опозданием, поэтому, выезжая из Лондона, мы попали в обычный для пятницы затор, а еще через двадцать минут оказались в пробке, образовавшейся от тяжелой аварии на развязке возле Ипсуича. В итоге на дорогу, которая обычно занимает два с четвертью часа, мы потратили больше трех. К тому же было ужасно жарко, а Джош все время жаловался на головную боль.
Но Кэти не готова простить себя за то, что на несколько секунд потеряла контроль над собой. Она резко встряхивает головой.
– Джошу пришлось туго, – пытаюсь я помочь ей, – а Энн была на последнем издыхании.
– Энн была пьяна, – недовольно фыркает Кэти.
– Разве? – деланно изумляюсь я.
– Она выпила почти столько же, сколько и бабушка. – Кэти у нас пуританка. Она всегда обращает внимание на такого рода вещи и не переносит, если кто-то в семье выпивает лишнее. – К тому же она еще и переела. Это же надо, слопать три порции второго!
– Неужели? – воскликнула я. – Она в самом деле столько съела? Но, ты знаешь, ее можно понять: она так не любит, когда пропадает еда. – Судя по виду Кэти, она все еще напряжена, но мое последнее замечание заставляет ее слегка улыбнуться. Мы замолкаем, думая каждый о своем. Здесь, за городом, гораздо прохладнее, чем в Лондоне. Легкий ветерок шумит в кронах дубов… – Ну так что? – осторожно говорю я.
– Подвези меня к общежитию, мама. Пожалуйста. И извини.
Я быстро целую Кэти. Это максимум, на который она согласилась. Никаких объятий, никаких сцен прощания. Мы договорились об этом еще два дня назад. Но меня не оставляет страх перед предстоящим расставанием, и он усиливается по мере того, как мы приближаемся к общежитию, где живет Кэти.
Дочь легко выпархивает из машины и спешит к багажнику. Сумка тяжело плюхается на землю. Кэти подходит к моей дверце и прощается через стекло секундным взмахом руки. Потом она быстро отворачивается от меня и взваливает на плечи свою поклажу.
Я провожаю Кэти взглядом. Она неровным шагом продвигается к входу в здание общежития, пошатываясь под тяжестью сумок. В дверях оборачивается и посылает мне почти что веселую улыбку. Я тоже отвечаю ей улыбкой и беззвучно шепчу сквозь ветровое стекло: «Скоро увидимся.»
Ее улыбка является для меня хорошим знаком. Это символ ее готовности продолжать жить, бороться за успехи в школе. Кстати, именно Боб Блок посоветовал нам тщательно планировать нашу жизнь, выделять отдельные ее сегменты для работы, для развлечений, для переживаний. И Кэти приняла эти наставления. Судя по всему, она сделала для себя вывод о том, что школа предназначена для работы и для того, чтобы быть вежливой и приветливой с окружающими. А переживания и страхи она должна оставить для меня и Пеннигейта.
Как бы мне хотелось, чтобы Кэти была спокойной и беззаботной! Но это ей всегда давалось с трудом, что уж говорить о нынешних днях, когда жизнь нанесла ей такой страшный удар!
Миссис Андерсон, старшая воспитательница общежития, весьма по-деловому высказывает мне соболезнования, и я благодарна ей за то, что она проявляет свою обычную собранность и
