Я повторяю свое отрицание более твердо.
Доусон откидывается на спинку кресла и заходится тяжелым кашлем. Откашлявшись, он с сожалением смотрит на меня.
– Может быть, вы хотите получше обдумать ситуацию и свои ответы, миссис Ричмонд?
– Мне нечего особенно обдумывать, – отвечаю я с деланной бравадой.
– Тогда встретимся завтра. Скажем, часов в десять.
– Джош? – Я пытаюсь положить руку сыну на плечо. Но он стряхивает ее с такой силой, что я отодвигаюсь от него на кровати и беспомощно смотрю на Кэти. Затем предпринимаю еще одну попытку. – Я думаю, что это ошибка, дорогой, – говорю я, и фальшь в моем голосе слышна даже мне. – Просто не верю, чтобы кто-то хотел причинить зло папе. Я просто не верю в это. Вот раньше у полиции была правдоподобная версия. Она заключалась в том, что никто в смерти папы не виноват. Просто он сам…
Неожиданно я замолкаю, не в силах продолжать, хотя Джош для меня – это сейчас, пожалуй, самое важное. Мы находимся в этой спальне уже в течение получаса – я, Кэти и Джош. И в течение получаса говорим об одном и том же – новой версии полицейских. Вернее, говорим мы с Кэти, не оставляя от версии об убийстве камня на камне. А Джош упрямо молчит, напряженно вытянувшись на кровати. Он игнорирует все наши знаки внимания.
– Просто эти полицейские насмотрелись плохих детективных фильмов, – говорит Кэти. – Я думаю, им нравится видеть себя этакими крутыми парнями, которые рыскают по городу в поисках улик и арестовывают всех подряд. – Кэти подходит к изголовью кровати и заглядывает в лицо брату. – Эй! – Она слегка толкает Джоша. – Эй! – Кэти наклоняется, чтобы заглянуть ему в лицо, но не получив никакого ответа, корчит гримасу, дескать, она прекрасно обойдется и без него.
Понимая, что следующая попытка будет обречена на неудачу, я отступаю.
Я не виню Джоша за его сегодняшнее поведение. Еще в Америке, поняв, что мы с Кэти в основном заняты друг другом, он почувствовал себя брошенным. Теперь это ощущение, видимо, усилилось. Что же я могу сказать ему на это? «Верь мне, Джош?» А почему он должен мне верить, когда я сама уже не верю себе?
Морланд запаздывает. Словно ребенок, я подхожу к окну холла и выглядываю наружу, как будто только моего желания достаточно для того, чтобы на дорожке появилась его машина. Я упираюсь лбом в стекло и неожиданно чувствую страшную усталость.
Со стороны кухни раздается звон посуды. Я нахожу там Молли, что-то быстро размешивающую в сковороде.
– Не думаю, что кто-нибудь будет сейчас есть, – говорю я ей.
Молли вскидывает голову.
– Я тоже так считаю, – неожиданно соглашается она и, резко выключив газ, стряхивает лопаточку с таким видом, будто эта идея давно пришла ей в голову. – Конечно, никто не будет есть, – со вздохом говорит Молли. Затем вытирает руки о фартук, тянется к тлеющей в пепельнице сигарете и глубоко затягивается. – Выпьешь чего-нибудь?
Я бы не против выпить, но тут же внутренне отговариваю себя. Мне нельзя сейчас расслабляться, мне нужна свежая голова. Я все еще тешу себя надеждой, что если хорошенько подумаю, то найду какие-то удачные ходы, благодаря которым смогу убедить Доусона, что мне не в чем признаваться.
– В чем дело, дорогая? – Молли смотрит мне прямо в глаза и ловко выпускает через нос узкую струйку дыма.
Несколько секунд я колеблюсь.
– Хочу попросить тебя об одолжении.
Молли тушит сигарету в пепельнице. Затем она делает свой характерный жест руками – широкое приглашающее движение, сопровождаемое звоном браслетов.
– Для тебя – что угодно.
Я приглашаю ее к столу, и мы усаживаемся рядышком.
– Дело в том, что полицейские, видимо, снова придут к тебе и будут расспрашивать обо мне. Если это произойдет, не могла бы ты… Одним словом, я была бы благодарна, если бы ты не рассказывала им о звонке от Кэти. В ту пятницу.
Молли понимает, о чем я говорю. Она уже энергично кивает головой.
– Я и раньше не говорила им об этом, так с какой стати стану делать это теперь.
– И еще…
– Что?
– Если у тебя возникают сомнения, если тебе не нравится моя просьба, то сразу откажись.
– Перестань! – Молли отмахивается от моих слов.
– В общем, ситуация для полицейских стала бы понятнее, если бы ты сказала им, что я очень беспокоилась за Гарри.
– Но ты же действительно беспокоилась за него!
– Я имею в виду, беспокоилась именно в тот вечер, в пятницу.
– Конечно, – Молли пожимает плечами, как бы удивляясь незначительности моих просьб. – Какие-то конкретные причины для беспокойства? Он был болен? В плохом настроении? – В голосе Молли интерес и одновременно облегчение от того, что я не попросила о большем.
– Плохое настроение. Депрессия. Поэтому я и уехала от тебя так рано.
– А ты уехала рано?
– Да, около десяти вечера.
– Значит, ты хотела убедиться, что с ним все в порядке?
– Да.
– Нет проблем. – Молли прижимается ко мне щекой.
– Мне, конечно, очень неудобно…
Молли резко отодвигается от меня и предостерегающе поднимает руку.
– Ничего не говори. Не нужно. – Чувствуется, она довольна, что проявляет черты конспиративности. Как будто мы играем в какую-то безобидную игру, а Молли удалось быстро понять ее правила.
Звонит телефон, и Молли, продолжая роль моего ангела-хранителя, идет к аппарату.
– О, Чарльз, привет! – Она скашивает глаза в мою сторону. И получив сигнал «Меня нет!», спокойно говорит Чарльзу, что я приняла снотворное и уже сплю.
Со стороны подъездной дорожки слышится шум машины. Наконец-то! Я с облегчением вздыхаю и выскальзываю на улицу через кухонную дверь. При виде старенького черного «гольфа» моментально забываю обо всех своих проблемах. Во мне просыпается давно забытое волнение любви и ощущение счастья. Я смотрю, как Морланд вылезает из машины и мысленно сравниваю его с тем образом, который живет во мне. Все сходится. Просто он стал мне еще роднее, как человек, которого я знаю уже много-много лет. В груди поднимается теплая волна. Это, наверное, и есть любовь.
Когда я вижу глаза Морланда, то без слов понимаю, что случилось нечто очень неприятное.
– У тебя есть немного времени? – спрашивает Ричард. Он не целует и даже не касается меня. Взгляд у него серьезный и жесткий.
В горле у меня вдруг становится сухо. Я безмолвно киваю и иду предупредить Молли, что ненадолго отлучусь. Когда я возвращаюсь, то вижу, что Морланд держит для меня открытой левую переднюю дверцу.
– В чем дело? Что случилось? – спрашиваю я, когда мы уже трясемся на кочках аллеи.
Ричард хмурится и с трудом отвечает:
– Я скажу тебе, когда приедем на место. – Он бросает на меня быстрый взгляд. – Если ты, конечно, не возражаешь. – И эта его вежливость меня убивает.
На основной дороге мы не сворачиваем в сторону Вудбриджа и дома Морланда, двигаемся по направлению к морю. Если бы даже я и захотела что-то сказать, меня останавливает жесткий профиль Ричарда, его крепко сжатые губы. Мы проезжаем один поселок, другой, затем сворачиваем на небольшую дорогу, потом попадаем на совсем узкую аллею, где едва могут разъехаться две встречные машины. И вдруг я понимаю, куда мы едем.
