— Ничего не видно, — сказала Лена. — Мама, ты где?
— Здесь, — отозвалась мать. — Господи, и сесть-то не на что.
— Как не на что? — сказал Пресняков. — Вот ваш стул, садитесь, мамаша.
Из угла донесся скрипучий старушечий голос: — До чего народ додумался: в убежище со своими стульями ходют. Ну и ну!..
— А как же, — сказал Толя не столько в угол, сколько в сторону Лены, — мы и шкаф с собой принесли, чтоб пальто повесить.
— Ты ври, да не завирайся, парень, — строго сказал невидимый в темноте мужчина.
Лена рассмеялась.
Тревога продолжалась недолго. Стороной, что ли, пролетели немецкие самолеты.
Остаток пути прошел без приключений, если не считать того, что при повороте на Красную улицу шкаф съехал в большущий сугроб и пришлось повозиться, чтобы водворить его на место.
Но самое мученье было впереди. Тетя Катя жила на третьем этаже, а лестница была узкая — старенькая деревянная лестница с певучими ступеньками и шаткими перилами. До первой площадки добрались благополучно. Шкаф тащили боком: верхний конец нес, пятясь задом, Пресняков, нижний поддерживали Толя и Лена. Но площадка оказалась слишком узкой, тут шкаф не развернешь. Ребята сделали несколько безуспешных попыток, запыхались, вспотели, выпачкались в известке. Шкаф не разворачивался, хоть ты тресни!
— Не идет, черт пузатый! — пробормотал Пресняков и, переведя дыхание, сел на ступеньку.
— Я же говорила, мама, что не пролезет, — плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. — Надо же, ей-богу!..
Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.
— Если б вот эту дверь открыть, — сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, — можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.
— Ой, правда! — воскликнула Лена. — Давай постучим? Кто там живет, тетя Катя?
— Там Кондратов живет, старик. Не достучитесь вы. Он совсем плох, лежит, а дочь, верно, на работе.
— Ну, попробуем все-таки.
Стучали долго. И уж отчаялись достучаться, когда вдруг за дверью послышались шаркающие шаги.
— Кто? — спросил старческий голос.
— Иван Савельевич, — крикнула тетя Катя, — простите, ради бога, мы тут со шкафом застряли, ни туда ни сюда, откройте дверь, пожалуйста, иначе нам не пройти.
Долго звякал ключ в замочной скважине, — видно, слабая, неуверенная рука держала его. Наконец дверь отворилась. Высокий сутулый старик, закутанный в одеяло, стоял на пороге, опираясь на палку. Голова его тряслась, губы беззвучно шевелились. Ребята занесли конец шкафа в дверь — и шкаф пошел.
Тетя Катя все извинялась перед стариком, потом помогла ему добраться до кровати.
Вторая площадка оказалась почему-то шире первой, здесь провозились недолго.
— Уж и не знаю, как благодарить вас, молодые люди, — сказала мать Лены, когда ребята, втащив шкаф в комнату, отдышались и взялись за шапки.
— Не за что, — сказал Толя, отирая рукавицей пот со лба. — Нам не трудно.
— Совестно прямо, что и угостить вас нечем…
— Да что вы, мамаша, какое сейчас угощение, — сказал Пресняков. — Бывайте здоровы.
— А вы курящие? — спросила тетя Катя.
— А как же! — Толя вытащил свою коробку из-под «Казбека». — Вот, пожалуйста. Только махорка, извините…
— Да я-то не курю, что вы. Я вас угостить хочу. — Тетя Катя достала из ящика письменного стола коробку «Казбека» и протянула Толе. — Берите, берите, ребята, мне ни к чему. Это мужа папиросы, он у меня моряк, мичман Заводов, может, слыхали? На подлодках служит.
Прощаясь, Лена тряхнула Толину руку, весело сказала:
— Правильно, значит, про тебя в газете написано, что ты рационализатор.
Толя часто заморгал, губы сами собой расплылись от уха до уха.
— Приходите, ребята! — крикнула сверху Лена, когда они спускались по лестнице.
Теперь надо было поторапливаться, чтобы успеть до конца приемного часа повидаться с Костей. Друзья перешли висячий мост и вышли на Якорную площадь. Здесь стоял один из лучших памятников Кронштадта — памятник адмиралу Макарову. Сейчас он был заколочен досками, и Толя подумал, как, должно быть, томится в тесном деревянном ящике адмирал, привыкший к вольному морскому ветру.
Над Морским собором медленно тянулись редкие пухлые облака. У основания огромного его купола четко рисовались на синем фоне неба тонкие стволы зенитных пулеметов.
Даже в своем суровом военном убранстве Якорная площадь была прекрасна. На этой площади, знакомой еще с детства по кинофильму «Мы из Кронштадта», Толя чувствовал себя настоящим кронштадтцем.
В госпиталь пришли к самому концу приемного часа.
— Вы к Гладких? — спросила дежурный врач. — Предупреждаю: не более десяти минут. Он очень слаб.
— Ему операцию делали? — спросил Толя.
— Нет. Его счастье, что осколок не пробил череп. Нас беспокоит не столько прямое ранение, сколько контузия. Расстройство координации движений. Кровоизлияние в конъюнктиву… Хотя — что это я вам говорю, — устало добавила она. — Все равно не поймете.
Преснякову и Толе выдали белые халаты и провели в комнату, где лежали человек восемь или десять. Пожилая нянечка указала на Костину койку.
Костя лежал на спине, голова была обмотана бинтами, и на глазах почему-то повязка. Только нос и нижняя часть лица не забинтованы. Что-то у Толи сдавило в груди, когда он увидел Костины сжатые губы почти белого цвета и ввалившиеся щеки.
— Здравствуй, Костя, — сказал Толя. — Это мы с Ваней Пресняковым пришли… Ты слышишь?
Костя слабо кивнул.
— От ребят тебе привет, от всех. И вот, сахару немножко… — Толя сунул в Костину руку несколько кусочков рафинада, завернутых в обрывок газеты.
Костя разжал губы, шепнул чуть слышно:
— Не надо.
— Бери, бери, — сказал Пресняков. — Сахар, он полезный для организма.
На соседней койке заворочался дядька, обросший седой щетиной.
— Сахар, — сказал он хрипло. — С кипяточком попить… Ты это… попей, парень… Няню кликните, пусть это… кипяточку-то…
«Набивается», — подумал Толя неприязненно.
Костя молчал, и Толя, пугаясь этого молчания и неживых Костиных губ, пустился рассказывать про завод. Листы наружной обшивки уже заготовили, теперь пошла заготовка внутреннего набора. Работать трудно, многие еле на ногах держатся. Бригадир Кащеев совсем плох: как придет в цех, так сядет и сидит, молчит, прямо беда. Но дело идет все ж таки…
А дядька с соседней койки хрипит:
— Верно, верно, совсем плох… Когда привезли, думали — всё… Не слышит, не видит, глаза это… кровью заплыли… Мешком лежит, соображения никакого… Всё, думаем, Вася…
«Что еще за Вася?» — подумал Толя и вдруг понял, что это он про Костю рассказывает, а «Вася» — это так, присказка.
— У нас Толя отличается, — сказал Пресняков. — Рационализатор. В газете про него напечатали.
